Книга Огонь на поражение - Петр Катериничев

Но я хочу жить всегда. Как ребенок. А потому принимаю: «Бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придет».

Это у Матфея.

Как говаривал Лев Толстой — делай что должно, и будь что будет.

Что должно делать мне?

Все, что от меня зависит, дабы ружье не выстрелило в четвертом акте, даже если оно вывешено в первом и заряжено во втором!

Утешает тот же Толстой, сказавший когда-то Чехову:

«Пьесы вы пишете еще хуже, чем Шекспир».

Хуже чем Шекспир? Занятно…

А вообще-то, писательство — странная профессия. Или образ жизни. Как и искусство вообще… Как там в учебниках? «Искусство должно реально отражать жизнь». Во-первых, оно никому ничего не должно — или есть, или нет. Во-вторых, искусство — вовсе и отнюдь не отражение жизни, а ее дополнение. Новая реальность. Гениальный творец, художник создает мир — и дарит его людям. Другое дело — способны они понять и принять этот подарок или нет. Изумительный Ван Гог создал такой мир — и был всеми отвергнут. Умер в безвестности и нищете. Но кто сказал, что писал он для своих современников? Его творения — дар человечеству, они вне времени… И какая полагалась ему за то награда?.. Бог знает.

Писатели, художники действительно создают свой, придуманный мир, они работают и, созидая жизнь мнимую, лишают себя настоящей, той самой, что бьется в окно солнечным лучом или пряными дождевыми каплями, что звучит шепотом морских волн и словами любви, той самой, где ветер играет волнами волос семнадцатилетней девушки, удаляющейся от вас легкой, танцующей, юной…

Но время идет, меняет все безвозвратно, и жизнь, казавшаяся такой реальной, — исчезает бесследно, навсегда. А та, придуманная, оставшаяся на страницах книг, на полотнах, в рулонах пленки, — вдруг обретает явь и плоть, ей сопереживают, ей сочувствуют, ею восхищаются. Парадокс?..

И когда вдруг выясняется, что Хуан Боскан, живший за пять столетий до меня, выразил мои переживания, что Ван Гог запечатлел мои красные виноградники, а Хемингуэй жил в моем Париже, — все становится просто и ясно. «Нет ни эллина, ни иудея», все мы — одно человечество… Назначение высокое, отраженное в названии:

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. Первые две составляющих понятны, третья означает СОТВОРЕНИЕ — этого мира и собственных душ…

…За окном — темно, гнусная непогодь. Пора на грешную землю…

Вот только… Странно, но писатели, поэты, художники — люди гораздо более влиятельные, чем министры,миллионеры, премьерь! и президенты. Ибо о самом важном в этой жизни — о любви, о дружбе, о смерти и бессмертии мы узнаем не из постановлений и указов… Ремарк, Шекспир, Гоголь, Пушкин, Хемингуэй, Лермонтов… Вдруг выясняется, что они неотделимы от моей жизни, как друзья, как те девушки, в которых был и остаюсь влюбленным (да, я по-прежнему влюблен во всех, в кого был влюблен когда-то, я помню их прежними!)…

Как там у Оскара Уайльда? «Жизнь гораздо чаще подражает литературе, чем литература жизни». Может быть, это и хорошо?.. Стремиться походить на Гринева и питать отвращение к Яго, быть д'Артаньяном и не быть Рошфором… Ведь человек наполовину тот, кем себя считает. Половина — это уже не так мало.

А тем, на мой взгляд, у людей искусства немного. Всего две, тех, что заслуживают внимания. Любовь и смерть. Других просто не дано. Да и что можно добавить к Библии и Евангелию?

…Взгляд мой блуждает по полкам с книгами. Письменный стол… Машинка…

Уютно горит камин… С кем поведешься, от того и наберешься! Все, с философствованием и расслабухой заканчиваем.

Делом занимайся!

Обстановка, блин!.. Просто для «подполья» я выбрал достаточно комфортабельное местечко: дачу одного знакомого литератора в Переделкино. Так получилось, что года четыре назад я вытащил его из одной неприятной передряги; вряд ли наше знакомство как-то продлилось бы, но по случаю мы разговорились…

Мужик оказался интересный, гораздо более интересный, чем его книги. Так бывает: всю жизнь не своим делом занимался… Человек светский, порядочный, с манерами и прекрасный рассказчик. Сейчас ему за семьдесят, он возглавил какой-то Дворянский фонд и в Москве бывает наездами: Париж, Санкт-Петербург, Лос-Анджелес, Сидней…

Сохранившиеся там русские общины от старика просто без ума, да и внешность соответственная: грива седых волос, аккуратно подстриженная бородка, а сам — высок, широкоплеч, сухощав. И взгляд быстрый и зоркий…

«Как заметил кто-то из великих, молодой человек, вся литература да и искусство вообще — не что иное, как томление по краткости жизни… Я вот расскажу вам такой случай…» Наши беседы за чаем затягивались порой далеко за полночь и были нужны, наверное, обоим.

Дачей он разрешил мне пользоваться сразу и однозначно, тем более что сам здесь бывал теперь редко, ближайшие родственники осели где-то в Сибири… По правде сказать — старик был просто одинок: ровесники ушли, времена переменились.

Зато теперь он нашел, по-моему, то, чего ему недоставало всю жизнь. И слава Богу.

Так получилось, что о нашей дружбе никто не знал, даже Круз и Игорь: я умалчивал из щепетильности, — отношения у нас сложились доверительные, а фигурой он был все же весьма заметной и значимой… Ну а с его стороны — старик и понятия не имел о роде моих занятий… Хотя, может, я и ошибаюсь, — все мы склонны недооценивать прозорливость наших «предков» и почитаем их спокойную мудрость за наивность… Ладно, доживу до его лет — тогда и сравним.

Как бы там ни было, сейчас для меня эта писательская дача, стоящая немного на отшибе, не большая и не самая маленькая, является «чистой хазой». Где никому не придет в голову меня искать; где самые ближние соседи — все же достаточно отдаленно и уединенно живут, меня знают только по имени и считают родственником старика. Что еще хорошо — здесь есть телефонная линия, и первым делом я «оживил» телефон, какой с утра таскал в собственной сумке.

В хитрый этот аппарат вмонтирована парочка «прибамбасов», дающих возможность болтать, не опасаясь чужих ушей, и, что более важно, засечь и вычислить, откуда звоню, можно только после семи-восьми минут разговора, да и то при помощи суперсовременной аппаратуры, включающей спутниковые станции. Ну а поскольку супругу Клинтона или братана Хуссйна звонками донимать я не собираюсь, то, теоретически, тайна моего местопребывания почти абсолютна.

Естественно, временно. А что в этой жизни постоянно?..

Крузу я звонил из автомата и на работу, и домой. Тщетно. Везде автоответчик — в первом случае голосом исполнительной секретутки, во-втором — характерным Димкиным полубаритоном, извещал, что абонент отсутствует, но можно оставить информацию. Вот уж фигушки! Если время — деньги, то уж информация, даже о моей скромной персоне… Представляю, как носятся сейчас мои «опекуны»!

Ну а я займусь оружием. Ампулок и иных штуковин с дифференцированным поражающим эффектом у меня в достатке. Во времена пребывания в «межрегиональной» группе быстрого реагирования, сиречь в Отделе, куда набрали в свое время «каждой твари по паре» из разных контор и служб, мы активно общались. Делились знаниями, умениями, навыками. И «атрибутикой». Закрепляли полученные «в оздоровительных лагерях» навыки теплым, дружественным и вполне профессиональным общением.