Книга Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский

Господи, да и не мог я ничего думать на сей счет! Лишь вопросительно посмотрел на преподобного.

— Оно посвящено Никола Пуссену! — с неким торжеством произнес отец Беренжер. — Слышал про такого?

— Кажется, художник такой… — проговорил я, не понимая причины его торжества. — Помнится, вы тогда еще, из Парижа – его картины…

— Именно! Он самый! — нетерпеливо перебил меня кюре. — А тебе известно, когда он жил, этот самый Пуссен?

Тут уж он больно многого от меня восхотел. Я только помотал головой.

— Да будет тебе известно, — не умеряя своего торжества, продолжал отец Беренжер, — что сей художник Никола Пуссен жил в семнадцатом веке, то есть, по крайней мере, на три с половиной века позже, чем было написано это ему адресованное послание!

Я уставился на него:

— Но как же тогда этот магистр?.. Откуда он тогда?..

— Откуда мог знать о существовании Пуссена? — снова перебил меня кюре. — Вот это и есть одна из тех тайн, в которые, говорю ж тебе, я пока еще не сумел проникнуть. Посему и увековечил ее этим обелиском – на случай если найдется кто-нибудь охочий до подобного рода загадок. Мое же – о, лишь предположение! — таково: время, эта тончайшая и неизмеримейшая из материй, способно изредка течь по неким нами не изведанным законам. Не отсюда ли происходит и дар предвидения, как ты думаешь, Диди?

В тот миг я лишь пожал плечами. Я еще не был столь стар, чтобы судить об этих воистину неисповедимых путях и закоулках, по которым способно плутать время. И уж не с заплутавшимся ли временем было связано то, что из десен у моего прадедушки Анри продолжали один за другим вылезать белые, как чесночинки, младенческие зубки, а от вас, отец Беренжер, тридцатидевятилетнего, полного жизненных сил, вдруг завеяло этим запахом кладбищенской земли? Да, да, лишь там, на кладбище, я понял, чем это пахнет от вас, отец Беренжер! И не потому ли много позже, за пять дней до вашей смерти, ваши жены вдруг закажут для вас гроб, хотя в это время вы еще будете находиться в полной силе и здравии?.. Неисповедимы пути времени, как и неисповедимы и пути людей, барахтающихся, заплутавшихся в этом непонятном, как великие тайны земные, как самая жизнь, времени…

— Ладно, Диди, — вздохнул преподобный, — оставим пока эту загадку тамплиеров другим, надобно же и потомкам что-нибудь оставить. Пойдем-ка с тобой лучше вернемся в храм, ты в нем, наверняка, еще не все разглядел. Там кое-что еще тебе покажу и расскажу, благо, прихожан там у меня никогда не бывает много…

"Еще бы!" – подумал я.

Да и сказав, что прихожан у него не много, отец Беренжер сильно преувеличивал. Когда вернулись в храм, мы там были с ним по-прежнему одни.

Помню еще: на обратной дороге в храм отец Беренжер, во все стороны поводя носом, вдруг спросил – как-то, по-моему, неуверенно:

— Диди, тебе ничто не кажется странным?

Странностей-то было хоть отбавляй, иди пойми, которую он имеет в виду.

Оказывается:

— Тебе не кажется, Диди, что у нас в Ренн-лё-Шато стало как-то странно пахнуть? Как не принюхаюсь – будто бы откуда-то тянет землей, а откуда – не могу понять.

— Может, от кладбища, — осторожно сказал я.

— Ты тоже чувствуешь? — воскликнул он. — Да нет! Я тоже так поначалу полагал, но, судя по всему, нет, не от кладбища… И не только в Ренн-лё-Шато – вообще в здешней округе. Даже когда выезжаю в Каркассон, повсюду преследует этот странный запах. И днем, и ночью… Уж и не знаю – может, гнилым виноградом от винокурни?..

— Может быть, — проговорил я.

Ах, да что вы, в самом деле, мой преподобный, какие еще винокурни! В каком это сне вы видели на наших лангедокских, может, лучших на всю Францию, винокурнях гнилой виноград? Да от вас, от самого от вас, отец Беренжер, и происходит этот запах! Потому-то и не можете нигде спрятаться от него, ибо это означало бы – спрятаться от себя. Неужто еще не уразумели, мой преподобный – это от вас стало вдруг пахнуть, от вас, отец Беренжер.

…Нет, ничего, кроме "может быть" я ему тогда не решился сказать…

Асмодей в Божьем храме и прочие странности

— Ты еще многое тут, мой мальчик, наверняка, не успел разглядеть, — сказал отец Беренжер, когда мы с ним снова очутились под сводами храма. — Посмотри на роспись этих стен. Она, по моему заказу, выполнена лучшими художниками. Даю тебе слово – ни в одном другом храме ты подобного больше не увидишь.

Я присмотрелся. И вправду, увидеть такое в ином храме было бы чересчур. Как, впрочем, и надпись подобную над входом, — даже после объяснений отца Беренжера она не казалась мне менее отпугивающей, — как, впрочем, и "Черную Мадонну" (которая, по его словам, даже и не Мадонна вовсе, — спрашивается, кто же она тогда?)

Первое, что я увидел, разглядывая фрески в глубине храма, это то, что на задней его стене, было изображение какого-то немыслимого домины – не поймешь, то ли дворец, то ли тоже храм. Но если уж и храм – то, наверняка, языческий. Без крестов, с какими-то шестиконечными еврейскими звездами на шпилях, с какими-то явно не христианскими куполами, похожими на виноградные гроздья, с гигантскими, нависающими друг над другом ярусами, тоже с теми самыми звездами на них. На боковую его стену спадала изображенная художником огромная черная тень чьей-то богопротивной фигуры, даже с рогами, кажется.

Проследив, куда я смотрю, и, видимо, обнаружив богобоязненный страх в моих глазах, отец Беренжер сказал:

— То, что ты наблюдаешь, мой мальчик, — знаменитый Иерусалимский храм, возведенный царем Давидом и затем достроенный мудрейшим из царей Соломоном; надеюсь, ты знаешь об этом по Библии. Согласись, удивительное строение. Правда, его до основания разрушили по велению римского императора Тита, сразу после третьей иудейской войны, и до недавнего времени считалось, что никто теперь не знает, как он в действительности выглядел. Но память такая штука, что она бесследно не исчезает. И в своих свитках я нашел точное его описание, которым и воспользовался мой художник. Видимо, во времена ранних Меровингов, некоторая память о его облике все же еще жила.

То, что храм, хоть и не христианский, но упомянут в Святой Библии, несколько примирило меня с ним. Не давала покоя только эта мерзостная рогатая тень, насчет которой я с тревогой и спросил отца Беренжера – уж больно не понравились мне черные рога.

— Это?.. — с некоторой неохотой отозвался кюре. — Это (не пугайся только, мой мальчик) тень Асмодея…

— Дьявола, то есть?! — ужаснулся я.

— Не совсем… — с той же неохотой проговорил отец Беренжер. — Дьявол как абсолютное зло – вообще-то более позднее понятие. Точнее было бы сказать – демон, как воплощение некоей непостижимой для человека силы. А тень Асмодея на Иерусалимском храме – это, если угодно, метафорический образ, основанный всего лишь на преданиях. В ту давнюю пору, когда был воздвигнут столь величественный храм, темным людям казалось, что сие не по силам человеку, оттого возникла легенда, что Соломону, — а тот, считалось, мог повелевать всеми демонами, — что ему, никак иначе, помогал в строительстве князь демонов Асмодей. Он же затем, якобы, оставался стражем тех несметных сокровищ, что Соломон хранил в своем храме. Легенда, конечно, не более. Но коли уж она существовала, я попросил художника представить ее в метафорической форме – в виде всего лишь тени.