Книга Свидание у Сциллы - Жан-Мишель Риу

Я попросил Пьера не прикидываться идиотом: ведь он читал книгу и знает, что в ней не хватает рассказа об одном дне. То, что он предполагал, было ошибкой. В «Прежде, чем забыть» рассказ о целом дне отсутствовал не по нерадивости, а из-за лжи. Ложь умолчания. Я солгал и предал Симона 13 сентября. Пьер поднял голову и опустил руки. Глаза его блестели, наконец-то он слушал. Пока я исповедовался, он плакал. Я надеялся освободиться, но не получилось: Пьер не осудил меня. Я думал, он простит или осудит меня, скажет, что существует не только черное, но и белое. Но Пьер только пожалел меня и навсегда разрушил нашу дружбу. Мы стали видеться редко. Положение изменилось, но я по-прежнему не знал, как спасти свою жизнь.

Прошло много времени, пока я понял, что хотел слишком много от Пьера. Как он мог стать судьей и взять на себя такую ответственность?

Моя исповедь имела бы смысл, адресуй я ее человеку незнакомому, ничем со мной не связанному. Мое признание должен выслушать независимый судья, и лишь он подвергнет меня заслуженному наказанию.

Именно с этой целью я вырвал мою книгу у прошлого и добавил эти несколько страниц. Я спрятал ее среди многих произведений на полке над моим столом. Мои притязания следует извинить, потому что я сделал это, хорошо зная здешних посетителей. Как поступит мой читатель? Он может осудить или оправдать меня, предать гласности или скрыть мою тайну, рассказать или умолчать о ней. Я не даю никаких советов.

Жизнь сама выберет фаворита, а я приду в Сциллу удостовериться, что книгу забрали. Разумеется, я умру раньше, чем узнаю свой приговор. В Сцилле немногие интересуются книгами. Пусть мой читатель знает, что я не предъявляю ему счета. Пусть он поступает с моим признанием, как ему заблагорассудится. Теперь я могу умереть спокойно.

Марсель Мессин. Закончено 21 декабря 1998 года».[6]

Я прочел исповедь Марселя Мессина в самых гнусных условиях: в тесноте туалетной кабины, в спертом воздухе со смешанным запахом лаванды и дезинфекции. Я прочел двенадцать страниц очень быстро, вздрагивая каждый раз, когда кто-то дергал дверь кабины и, стараясь не обращать внимания на тех, кто устраивался по соседству и делал меня свидетелем своих интимных отправлений. Однако я не мог не заметить связи между тайной Мессина и местом, где она раскрыта.

Прошу извинить меня за эти сортирные подробности. Я привожу их для того, чтобы был понятен весь юмор моего положения.

Издатель написал двенадцать страниц, желая обрести покой. Он обращался к некоему разумному, независимому существу, способному внимательно выслушать его. Мессин угас с легким сердцем, уверенный в том, что его адресат будет тронут искренней печалью умирающего старика.

Надеялся он напрасно. Я не прочитал, а бегло ознакомился с записями и беспрекословно осудил и деда, и внука. На мой взгляд, Мессин отвечал не только за смерть Симона, но и за убийство Клауса.

Я ничуть не сомневался, что у меня в руках ключ к убийству Клауса. Поль Мессин обрек на смерть писателя, чтобы не подорвать репутацию своего издательского дома. Клаус нашел исповедь, и наследник знал это. Страха перед скандалом было достаточно, чтобы издатель превратился в убийцу.

От подлости, совершенной давно, как от брошенного в воду камня, до сих пор шли круги. Даже после смерти издатель продолжал расплачиваться за самый мерзкий поступок своей жизни. Пришло время платить по счетам и молодому Мессину.

Никогда в жизни я не чувствовал себя таким решительным. В придуманной мной истории философ побеждает. Он умирает, но за него мстят. Правда торжествует. На самом деле все произойдет в Сцилле, в день похорон. Я собрал листочки и вложил их в книгу, а книгу сунул под рубашку.

— Матиас, что ты делаешь? Матиас! — Я спустил воду, повернул замок и открыл дверь. Передо мной стояла расстроенная Ребекка. — Ты здесь уже четверть часа. Не хватает только тебя и Поля Мессина. Все в порядке?

Я кивнул и пошел к раковине, прижимая к груди книгу Мессина. Открыв кран с холодной водой, я взглянул в зеркало: на меня смотрело чужое бледное лицо с плотно сжатыми губами и решительными глазами. Сзади стояла взволнованная Ребекка. Извини, сестричка, что побеспокоил, но сейчас ничего тебе сказать не могу.

— Мне уже лучше. Подожди меня.

— Без вопросов! Выйдем вместе, и тем хуже для моей репутации. — Она подхватила меня под руку. — Идем, патрон. Здесь дышать нечем.

Я позволил увести себя. Следовало хорошо подумать и не ошибиться. На лестнице, ведущей в зал Сциллы, дышать стало легче. Подойдя к столу, я поздоровался с приглашенными. Нас будет двенадцать вместе с Мессином и тринадцать, если считать пустое место Клауса. В этом я видел знак свыше. Поняв, что должен действовать, я расположился за столом и начал наблюдать за гостями.

Для встречи, посвященной памяти Клауса, Поль Мессин пригласил смешанную компанию, состоящую из его друзей и людей респектабельных. Подготовив эту трогательную сцену, убийца заканчивал тасовать карты. Какие приложены усилия, чтобы собрать столько народу… И вообразить невозможно, что хозяин — убийца. Петр Славский из академии был первой жертвой безграничного лицемерия издателя. Огромный писатель приехал, несмотря на свой возраст и немощи. Его присутствие обрадовало бы Клауса, тем более что Славский сидел рядом с пустым местом, оставленным для покойника. Клаус обожал Славского, блестящего человека, чье бескомпромиссное творчество освещало темные страницы эпохи. Славский родился в первом году двадцатого века и когда-нибудь ему все-таки придется уйти. Клаус часто говорил мне об этом. Убежденный, что писатель неравнодушен к круглым датам, он опасался, как бы Славский не поддался искушению умереть в 2000 году. Клаус шутил. Он обожал Славского, и тот знал это. Сколько часов и дней провели они, очаровывая друг друга и обсуждая то, что любили и уважали один в другом?

Тщедушный старичок прислонился к спинке стула. Склонив голову набок, он словно считал крошки на скатерти. Его руки беспрерывно скользили от тарелки к стакану, затем он схватил вилку и постучал по столу. Славский казался растерянным и печальным.

Его молодая супруга, сидя справа, вела себя очень предупредительно. Время от времени она поправляла накидку на его плечах, но та сползала, и она предложила сиять ее. Резким жестом он отказался от этого, несмотря на жару. Писатель будто впал в забытье, не замечая даже шумной Семье, сидящей слева от него.

Журналистка была обязана приглашением специальному выпуску журнала «Чтение». Ребекка ничего не могла поделать. Безмерно гордясь тем, что будет сидеть за одним столом со Славским, но не зная его в лицо, Семье разговаривала со своим визави, литературным критиком Перье, чье ядовитое перо никогда не щадило Клауса. Перье пришел не из любви к Клаусу: этот талантлизый и влиятельный человек был необходим издательству Мессина. Если ему не угодить, он, не колеблясь, напакостит. Сейчас этому было особенно важно помешать, потому что типографии Мессина готовили переиздание Клауса. Перье мог содействовать тому, чтобы книга разошлась, равно как и спровоцировать провал. Достаточно одного острого словца, которые всегда были у него наготове.