Книга Культя - Нил Гриффитс

Кладу свои покупки на ленту, женщина за кассой замечает мой пустой рукав и звонком вызывает помощника, чтобы уложил все в пакеты, и вот он приходит и запихивает все, что я купил, в один мешок, а я тем временем расплачиваюсь. Забираю сумку и выхожу, ветер чуть усилился, дождь пока медлит, но небо все темнеет и темнеет. Огромная чернобрюхая туча. Небесный кит. Горний левиафан. Я уж хочу пить; кофейку не помешало бы. Зайду, пожалуй, в кафе на набережной, а потом уж и домой. Да, так и решим.

Шаг 7: Мы смиренно молили Его отнять наши слабости. А потом смеялись, от невыполнимости этой задачи, а еще — от стыда, настолько жалким, рабским было это моление, так непохоже на ту победительную гордость, от которой мы старались в муках отречься, и смех все рос и рос, уже неуправляемый, истерический, и глаза пучились от ужаса, лица бледнели, пульс частил, но мы все смеялись, прятались, высоко несли головы, накидывали петлю на шею, подносили бритву к запястью, слезы текли из глаз, а мы все смеялись, смеялись, так громко, что лопалась гортань, и наружу выходили только крик да кровь. Но мы все смеялись; может, со стороны казалось, что мы жутко страдаем, испытываем чудовищную боль, но нет, это был смех. Честно; мы веселились.

В машине

— Глаз пошире открывай… что я вижу — угадай… Кое-что на букву… «М».

— «М», говоришь? Угу, щас подумаем. Это не «макуха», часом, а?

Алистер мотает головой.

— Не.

— Нет? Не макуха? Точно?

— Угу.

— А, тогда я знаю — это «мудак», верно? Ты себя увидел в боковое зеркало и загадал «мудака».

— Опять не то.

— А чё тада? Ну давай, говори, а, а то мне уже надоело.

— Mynydd.

— А? Это еще чё за хрень?

Алистер ухмыляется.

— Это по-валлийски «вершина».

— Епть, это не считается. Слово должно быть из языка, который мы оба знаем, а то нет смысла играть. И ваще я сначала сказал «макуха», так что иди ты.

— Ладно, значит, ничья. Опять я вожу. Я загадал…

— Иди в жопу, братан. Ты пролетел.

— Чё это?

— За Употребление Иностранных Слов. Есть такое правило, типа.

— Кто сказал?

— Никто не сказал. Есть такое правило, и все. Можно загадывать только те слова, которые оба играющих понимают, иначе какой смысл в игре. Так что ты проиграл, теперь моя очередь: «Д».

— «Д»?

— Ну да. Глаз пошире открывай, что я вижу — угадай. Начинается на «Д».

— Дорога.

— Не-а.

— Дерево.

— Не-а.

— Дорожный знак.

— Не-а. И мне уже надоело играть, так что я тебе подскажу: дебил-который-сидит-слева-от-меня-и-уже-вконец-заебал-своими-дурацкими-вопросами. И скажу сразу, что это ты, а то вдруг ты не догадаешься. Игра кончена, я выиграл.

— Ну и ладно. Дурацкая игра.

— Ты первый начал в нее играть.

— Нет.

— Нет, начал, бля, еще когда ту ферму проезжали. Ты сказал, что увидел на дороге кое-что на букву «Г», и это было говно. Это и был твой ответ. Так что это ты, бля, придумал играть в эту дурацкую игру. Ты первый начал.

— Нет, не я.

— Нет, бля, ты, братан.

— Нет, не я.

— Нет, ты.

— Тыщу раз «нет, не я».

— Тыщу и один раз «нет, ты».

— Бесконечное число раз.

— Отъебись. Далеко нам еще?

— Нинаю. Недалеко. Может, еще полчаса.

— Господисусе. Мы уж скока часов едем. Надо остановиться до ветру, а то я ща лопну.

Они въезжают в долину — дорога узкой лентой мостится примерно на середине высоты южного склона. По правую руку склон вздымается, уходит в небо ножами и стамесками изрезанных ветром скал, что рвут и режут серое мрачное небо, время от времени отсекая валуны, роняя их на дорогу, продолговатые куски камня с машину величиной, что по-слоновьи грохочут вниз, в долину, через дорогу, и наконец обретают мрачный покой на самом дне, которое хранит кучи этих валунов, а также следы недавнего паводка, бородавчатые искривленные ветки голых деревьев, облепленные пустыми рваными мешками из-под удобрений, столбы оград с влачащейся за ними проволокой, вырванные с корнями мелкие деревца, чей-то труп, похоже — овечий, мясо превратилось в студень на костях, что перепутались с ветвями, болтаются, брякают на ветру, скелет висит и мотается, как жуткий мобиль, эолова арфа, игрушка злого, безумного демона или бога.

Алистер тянет носом.

— Фу. Чем это так воняет? Ты пёрнул?

— Угу. — Даррен кивает. — Не сдержался. Щас лопну. Наверно, из-за той сосиски в тесте.

— Какой еще сосиски? Ты в Бале сосиску съел?

Даррен кивает.

— Ты, урод, какого хрена ты мне не купил сосиску, бля? Втихаря ее сожрал, бля, скажешь, нет?

— Ну да, птушта я знал, чё от них бывает. Съешь сосиску в жареном тесте, братан — будешь пердеть аж до Ливерпуля. А мне с тобой в одной машине сидеть.

— Уж кто бы говорил! Сам пердун, бля. Господисусе, как разит. — Алистер натягивает воротник куртки на нос. — Воняет, как будто кто-то тока что посрал.

— Ну так это ж оно и есть, правильно? Это ж газ. Газ из говна. Мелкие частички говна плавают в воздухе, и ты тока што вдохнул немножко. Странно, что ты его на вкус не чувствуешь. Дребаный дебил.

— Можно подумать, меня кто спрашивал. У меня выбора нету, скажешь, не так, что ли, ты, урод вонючий!

— Не слышу, чего ты там говоришь, братан, у тя рот закрыт. Убери куртку ото рта.

— А пошел ты.

Алистер открывает окно, Даррен смеется и сворачивает на боковую дорогу, чуть шире самого «морриса», по обе стороны — живые изгороди, царапают бока машины. Останавливается около ворот и глушит мотор.

— Чё ты?

— Да убери ты наконец этот воротник ото рта! Я ни слова не слышу, чего ты говоришь.

Алистер убирает.

— Чё ты собрался делать?

— Посрать там в поле, чего ж. А не то еще в штаны наделаю.

— А бумажки те надо?

— А да, черт. Бля. Будь другом, дай атлас.

Алистер подает дорожный атлас, Даррен пролистывает страницы, доходит до карты Манчестера с окраинами, и, подмигнув Алистеру, вырывает две страницы, комкает, разглаживает и комкает опять.

— Ты это зачем?

— Чтоб бумажка помягче была, жопе приятнее. А то очко будет как помидор. Ща приду.

Он выходит из машины, хлопает дверью, Алистер глядит, как он перемахивает через ворота, исчезает по ту сторону изгороди. Блеют овцы, гудит ветер по долине, меж зубцов горных стен, вокруг тикающей машины. Алистер поднимает окно обратно, чтоб ветерок не нанес запаха, и некоторое время наблюдает за мотыльком, что быстро ползает кругами по приборной доске, заползает на лобовое стекло, маленький сверкающий летун со сложенными крылышками, описывает лихорадочные восьмерки. Алистер пытается его поймать, но тот несколько раз выпархивает из-под пальцев, так что Алистер давит его большим пальцем, рассматривает пыльно-золотой мазок на коже, нюхает палец и вытирает об колено, втирая, пока уже невозможно различить пятно на фоне лоснящегося капрона.