Книга Караван дурмана - Сергей Донской

– Неужели? – прищурился Громов. – Тогда, может быть, ты игрок? И ты разыгрываешь эту партию, м-м?

Не дождавшись ответа, он умолк, глядя прямо перед собой. На его скулах набухали и опадали желваки, как будто он закусил невидимые удила. Так продолжалось пять минут… десять… пятнадцать… Пока молчание в салоне автомобиля не сделалось таким же гнетущим, как непроглядный мрак за окнами.

– Наверное, весной здесь красиво, – предположил Корольков, по-совиному вглядываясь в освещенную фарами степь.

– Да, весной природа оживает, – охотно согласился Громов. – Змеи, фаланги, тарантулы, скорпионы – всех прелестей не перечесть.

– Скорпионы, по-моему, только в пустыне водятся.

– Это по-твоему. Не думаю, что у тебя такие уж богатые познания в этой области.

– Между прочим, правильное название фаланг – сольпуги, – заявил надувшийся Корольков. – Их укус ядовит, но не смертелен.

– Тогда, может быть, тебе известно научное название степного паука-отшельника? – вкрадчиво поинтересовался Громов.

– Никогда не слыхал о таком.

– И не услышишь. Эта тварь подкрадывается к жертве совершенно беззвучно и впрыскивает не яд, а пищеварительный фермент, к примеру, в ногу спящего человека. Паучья кислота растворяет ткани вокруг укуса, так что пораженная конечность разлагается прямо на глазах. Была нога, и нет. – Чтобы скрыть улыбку, Громову пришлось заняться прикуриванием сигареты, придерживая отпущенный руль коленом.

– Как это – нет? – заволновался Корольков. – Быть этого не может!

– Мой приятель однажды заблудился в степи и напоролся на такого паука.

– Остался калекой?

– Нет, раздавил его сапогом и пошел дальше.

– Значит, все-таки спасся, – сказал Корольков с умным видом.

Та половина громовского рта, которую спутник не видел, улыбчиво искривилась. Профиль же Громова, обращенный к Королькову, сохранял прежнее каменное выражение.

– Опять не угадал, – вздохнул он. – Его застала в пути гроза. Молния – пшт! Голова у бедняги обуглилась до размеров детской, а металлические заклепки на джинсах расплавились. Так что весной в степи не соскучишься, ты прав.

– Мартовских гроз не бывает, – произнес Корольков высоким вибрирующим голосом. – А до мая еще ого-го.

– Поэт, писавший про грозу в начале мая, вряд ли бывал в Казахстане, – сказал Громов, гася сигарету в пепельнице.

– А вы?

– Приходилось однажды. Месяц в этой знойной республике болтался. Под Карагандой и еще кое-где.

– И какие впечатления?

– Яркие. Помню, однажды меня пригласили поохотиться на сайгаков.

– Верхом? – спросил Корольков.

– Зачем верхом?

– Сайгаки очень быстро бегают. Пешком за ними не угнаться.

– Казахи не дураки бегать за сайгаками по равнине, – сказал Громов. – Они загоняют их вертолетами и машинами в сеть, а потом бьют со всех сторон из ружей. Это продолжается очень долго, потому что все охотники такие пьяные, что едва стоят на ногах. Они палят в запутавшихся сайгаков, частенько попадая друг в друга и в своих собак. Потом все вместе варят в степи бешбармак из парного мяса, снова пьют водку и поют песни. Им вторят серо-желтые степные волки с длинными темными мордами.

Совершенно неожиданно Громов запрокинул голову и, округлив рот, издал столь характерный протяжный вой, что у Королькова кровь заледенела в жилах. Не слишком приятно находиться с глазу на глаз с человеком, умеющим выть по-волчьи в буквальном смысле этого слова. Оборотень? Или все же сумасшедший?

За спинами мужчин одновременно поднялись две взлохмаченных женских головы.

– Что происходит? – спросила Наталья подсевшим спросонья голосом.

– В чем дело, папа? – тревожно поинтересовалась Ленка.

– Вот-вот начнется рассвет, – пояснил Громов, останавливая машину. – Самое время дать двигателю охладиться, а самим подышать свежим воздухом и поразмять кости.

– Какой же рассвет, если еще совсем темно? – недоверчиво замигала Наталья.

– Когда развиднеется, будет уже не рассвет, а утро, – невозмутимо произнес Громов. – Мы позавтракаем и поедем дальше. Думаю, у нас больше не будет возможности любоваться красотами природы. Впереди отрезок пути в полторы тысячи километров. Места чужие, незнакомые, дикие. Где-то на этом перегоне исчезла колонна грузовиков. Надеюсь, понятно, что я имею в виду?

– А когда-то Казахстан считался братской республикой, – пробормотал Корольков, все больше проникаясь серьезностью момента.

– Забудь про братство, – жестко сказал Громов. – Нет его больше. И республик нет. Есть степь, по которой рыскают хищники. Самые опасные из них – двуногие. – Он обвел взглядом присутствующих. – Тут неподалеку пролегает железная дорога, так что тем, кому со мной не по пути, еще не поздно сесть в поезд и отправиться в обратном направлении… Тебя это не касается, – успокоил он приготовившуюся возразить дочь. – Я обращаюсь к нашим спутникам. Только представьте себе: вагон, относительно чистая постель, занавески на окнах, позавчерашняя пресса…

– И чай, – добавила Ленка. – С сахаром.

Прежде чем принять окончательное решение, Наталья и Корольков переглянулись и неожиданно для себя поняли, что предстоящие передряги пугают их значительно меньше, чем перспектива повернуть вспять.

– Знаем мы этот чай в поездах! – пробормотала Наталья. – Мутный кипяток, от которого за версту несет веником. Нет уж, спасибо. Мы лучше с вами.

– Эх, была не была! Не так страшен черт, как его малюют, – поддержал ее Корольков, слегка шалея от собственной лихости.

– Черт-то как раз страшен, – усмехнулся Громов. – Просто изображают его бездарно.

С этим обнадеживающим заявлением он вышел в ночь, оставив путников гадать, ирония ли прозвучала в его словах или мрачная убежденность. Определить это было так же трудно, как угадать, в какой стороне займется обещанная утренняя заря.

Глава 10Один в поле

Ночная степь – это когда все черным-черно, а где-то там, вдали, у самой кромки горизонта, мерцают еле видимые огоньки, до которых дальше, чем до звезд над головой. Среди звезд одна движется, рубиновая. Это самолет, в котором дремлют люди, даже не подозревающие о твоем существовании. Еще на небе висит огромная оранжевая луна, изъеденная космической проказой. Само небо выпуклое – исполинская чаша, накрывшая плоскую землю. Ни деревца, ни оврага, ни камня. Лишь голая ровная степь, которой ни конца ни краю.

Если доживешь до рассвета, он наступит: серый-серый, безрадостный, тягучий. Уже наступил, смотри. Там, где ночью перемигивались огоньки человеческого жилья, теперь ни черта не видать – горизонт затуманен пылью, поднятой ветром. Поворачиваешься лицом на восток, на север, на запад, на юг. Повсюду одно и то же. Ничего, никого.