Книга Легкое дыхание - Иван Бунин

Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел вугол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь,«ибо беззакония наши стали выше головы!». Запах избы от ветхого переплета книгинапомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе,черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната— светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни.

«Ты исполнишь меня радостью перед лицом Твоим!» — вспомнилГриша и почувствовал, как у него самого радостно и жутко затрепетало сердце иглаза наполнились слезами непонятного восторга… «После сих слов, — читал ондальше, ощущая в волосах словно дуновение морозного ветра, — после сихслов Иисус возвел очи свои на Небо и сказал: Отче! Пришел час, прославь сынаТвоего, да и сын Твой прославит Тебя… Я открыл имя Твое человекам… Соблюди ихво имя Твое!..»

V

— А, вы уже пришли! — раздался голос Каменского.

Гриша смущенно захлопнул книгу.

— Извините, — сказал он, подымаясь.

— В чем вы извиняетесь? — спросил Каменский, стояперед ним с мешком в руке и пристально глядя ему в лицо.

— Да вот залез в ваши книги, — ответил Гришанебрежно.

— Так что ж тут дурного?

— Я говорю, взял вашу книгу… ну, без спросу, что ли…

— Вашу? Что это значит?

— Как что значит?

— Да так. Зачем вы все такие слова употребляете?

Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, чтопристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе.

— Что это вы покупали? — спросил он, чтобыпеременить разговор.

— А вот луку немного и хлеба.

И Каменский опустил мешок на землю.

— Так, может быть, начнем? — добавил он. — Явот покажу вам, разведу огонь и присоединюсь к вам.

Гриша встрепенулся:

— Нет, нет, вы сначала разведите.

— Успеется, — отозвался Каменский. — Давайтедоску в верстак, попробуйте фуганком.

Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надоработать фуганком и помогать заправлять доску в верстак.

— Ну-ка попробуйте! — сказал Каменский.

Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, чтов два-три взмаха испортил ее.

— Да вы потише! — ласково засмеялся Каменский.

Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил егона таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядываяна него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набиватьобручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук,Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красивозагибаясь, падали на пол.

— Вы живете только с матерью? — спросил вдругКаменский, опуская молоток.

— Нет, и отец часто приезжает, — поспешно ответилГриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо. — А в городе всегдавместе.

— Он что же — все города украшает?

— Как города украшает?

— Строит дома богатым людям? Созидает Вавилон?

— Ах, вот что… Если хотите, да.

— Ну, этого-то я не хочу! — серьезно сказалКаменский.

И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опятьсел на порог за работу.

— Да, — сказал он задумчиво. — А брат ваш чтоделает?

— Он только что кончил курс… Теперь служит… то естьработает у патрона.

— Так, — сказал Каменский. — У патрона… А вытоже думаете этим заняться?

Гриша помолчал.

— Не знаю, — сказал он тихо. Каменский тожепомолчал.

— Это хорошо, что не знаете, — сказал он почтистрого и стал задумчиво глядеть вдаль. — Люди все еще идут в Египет запомощью. Но и египтяне — люди, а не Бог, и кони их — плоть, а не дух.

И, подняв глаза на Гришу, прибавил:

— И вы будете также… также несчастны и одиноки, еслибудете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать толькоотношения вместо людей, и вам будет очень тяжело…

Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза.

— Я испытал это на себе, — опять заговорилКаменский. — Я видел, как растет пропасть между моими поступками инамерениями, как жизнь моя обращается в служение крахмальным рубашкам; видел,как растет пропасть между мной и людьми. И когда я приехал в деревню к своим,где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я могтолько с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизньпростых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужнымделам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, — только наблюдать: междунами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить,но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал питьмутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно…

Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. «Разветы теперь-то не одинок?» — хотелось ему сказать. Но, боясь сказать этоневпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком,молчал.

— А про Египет, — спросил он наконец, — эточьи слова?

— Исайи. Вы не читали?

— Никогда.

Каменский подумал.

— Завтра воскресенье, — сказал он, — мы небудем работать. Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе.

— Во сколько?

— Когда хотите. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, таккак я пойду в город на почту.

— Непременно приду! — воскликнул Гриша. — Увас тут так хорошо!

Он помолчал и вдруг с трудом выговорил:

— А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегоднявечером?… Мама будет очень рада вас видеть…

— С удовольствием, — ответил Каменский. — Ялюдей не избегаю.

Он попробовал палочкой картошки в чугуне, встал и ушел визбу. Гриша торопливо схватил картуз. Очевидно, Каменский сейчас будет обедатьи пригласит его… и выйдет неловкость, неприятность, которая испортит всенастроение. Есть Грише не хотелось, но отказаться неловко… да даже если бы ихотелось и он сел, вышло бы все-таки что-то фальшивое.

— Ну, — сказал он как можно спокойнее, когдаКаменский вышел из избы с глиняной миской и ложкой в руках, — мненеобходимо домой…

И, чувствуя, что краснеет, Гриша поспешно добавил:

— Сегодня, знаете, брат и отец приедут… Так мненеобходимо… До вечера, значит?