Книга Об Екатерине Медичи - Оноре де Бальзак

Графиня Фьеско и герцогиня де Гиз по занимаемому ими положению сидели, в то время как фрейлины, составлявшие свиты обеих королев, стояли вокруг них. Одним из первых, кто решился пройти между этими двумя вражескими станами, был герцог Орлеанский, брат короля; он спустился с верхнего этажа в сопровождении своего наставника, г-на де Сипьера. Этот юный принц, которому тогда было всего десять лет и которому уже в конце этого года было суждено начать царствовать под именем Карла IX, отличался крайней робостью. Герцог Анжуйский и герцог Алансонский, два его брата, точно так же как принцесса Маргарита, впоследствии ставшая женою Генриха IV, были еще слишком малы, чтобы появляться при дворе и оставались в покоях матери и под ее надзором.

Герцог Орлеанский, богато одетый по моде того времени, в широких шелковых штанах до колен, в камзоле из черной узорчатой парчи и в коротком плаще из вышитого бархата, также черном (он носил еще траур по своему отцу-королю), поздоровался с двумя придворными дамами и остался возле свиты своей матери. Уже исполненный неприязни к сторонникам Гизов, он холодно ответил на обращенные к нему слова герцогини и облокотился на спинку кресла, на котором сидела графиня Фьеско. Его наставник, г-н де Сипьер, один из самых благородных людей своего времени, стоял сзади него, как изваяние. Принца сопровождал также Амио[112], одетый в простую сутану священника; в то время он был уже наставником герцога Орлеанского, а потом стал наставником трех младших принцев, любовь которых впоследствии очень ему помогла. Между почетным камином и другим, возле которого, в противоположном конце зала, собрались гвардейцы, их капитан, несколько придворных и Кристоф со своей поклажей, прогуливались канцлер Оливье, покровитель и предшественник Лопиталя, в мантии, которую всегда с тех пор носили канцлеры Франции, и кардинал Турнонский, только что прибывший из Рима. Им удавалось время от времени что-то шепнуть на ухо друг другу, несмотря на то, что они были в центре внимания сеньеров, выстроившихся вдоль стены, отделявшей этот зал от опочивальни короля, подобно живому ковру на фоне богатых стенных ковров, на которых были вышиты тысячи человеческих фигур. Несмотря на всю серьезность положения, придворная жизнь выглядела так, как она выглядит во всех странах, во все эпохи и в периоды самых грозных событий. Думая о вещах серьезных, придворные болтали о пустяках; продолжая весело шутить, они внимательно вглядывались в лица тех, кто стоял рядом, и оживленно говорили о любви и женитьбах на богатых наследницах, в то время как вокруг них происходили самые страшные катастрофы.

— Ну, как вам понравился вчерашний праздник? — спросил Бурдель, сеньер Брантомский, подойдя к м-ль де Пьен, одной из фрейлин королевы-матери.

— Господам Баифу и дю Белле всегда приходят в голову самые блестящие мысли, — сказала она, указывая на двух церемониймейстеров, которые стояли рядом. — По-моему, все было на редкость безвкусно, — добавила она вполголоса.

— А вы не исполняли там никакой роли? — спросила м-ль де Льюистон, принадлежавшая к свите молодой королевы.

— Что это вы читаете? — спросил Амио у г-жи Фьеско.

— «Амадиса Галльского» сеньера Дез Эссара, инспектора королевской артиллерии.

— Чудесная книга, — ответила красавица, которая впоследствии стала придворной дамой королевы Маргариты Наваррской и прославилась под именем Фоссез.

— Это написано в совершенно новом стиле, — сказал Амио. — А вас разве все эти грубости не возмущают? — спросил он, взглянув на Брантома.

— Что поделаешь, этот стиль нравится дамам! — воскликнул Брантом, здороваясь с герцогиней Гиз, которая держала в руках «Знаменитых дам» Боккаччо. — Здесь, наверное, говорится и о представительницах вашего рода, сударыня, — сказал он, — только жаль, что синьору Боккаччо не довелось жить в наши дни: он бы много о ком мог написать...

— До чего же хитер этот Брантом! — сказала прелестная м-ль Лимейль, обращаясь к графине Фьеско. — Сначала он подошел к нам, а теперь собирается остаться с Гизами.

— Тише! — прошептала графиня, глядя на красавицу. — Не надо вмешиваться в чужие дела...

Молодая девушка посмотрела на двери. Она ожидала Сардини, знатного итальянца, за которого королева-мать, бывшая с ней в родстве, выдала ее потом замуж. Произошло это после одной несчастной случайности в уборной Екатерины, в результате которой красавице выпала честь иметь в качестве повивальной бабки саму королеву.

— Клянусь святым Алипантеном, мадмуазель Давилá хорошеет день ото дня! — сказал г-н де Роберте, государственный секретарь, приветствуя свиту королевы-матери.

Появление государственного секретаря, несмотря на то, что в те времена он пользовался такими же полномочиями, как в наши дни министр, не произвело на присутствующих ни малейшего впечатления.

— Если это действительно так, сударь, дайте мне, пожалуйста, прочесть памфлет против Гизов, я знаю, что он у вас есть, — попросила Роберте м-ль Давила.

— Я его уже отдал, — ответил секретарь, направляясь к герцогине Гиз.

— Он у меня, — сказал граф Граммон, — но я его вам отдам только при условии...

— Он еще ставит условия... Фи! — воскликнула г-жа Фьеско.

— Вы же не знаете, чего я прошу, — ответил Граммон.

— О, это нетрудно угадать! — сказала ла Лимейль.

Итальянский обычай называть светских дам так, как крестьяне называют своих жен, la такая-то, был в те времена в моде при французском дворе.

— Вы ошибаетесь, — решительно возразил граф, — речь идет о том, чтобы передать мадмуазель де Мата, одной из фрейлин того стана, письмо моего двоюродного брата де Жарнака.

— Пожалуйста, не компрометируйте моих фрейлин, — сказала графиня Фьеско, — я передам это письмо сама. А вы знаете, что сейчас происходит во Фландрии[113]? — спросила она у кардинала Турнонского. — Похоже на то, что граф Эгмонт что-то затевает.

— Вместе с принцем Оранским, — ответил Сипьер, многозначительно пожав плечами.

— Герцог Альба и кардинал Гранвелла едут туда, не так ли, монсеньер? — спросил Амио кардинала Турнонского, который после разговора с канцлером встревожился и нахмурился.

— По счастью, нам нечего беспокоиться: с ересью мы будем бороться только на сцене, — сказал юный герцог Орлеанский, намекая тем самым на роль, которую он исполнял накануне: он изображал рыцаря, укрощающего гидру, на лбу которой было написано «Реформация».

Екатерина Медичи и ее невестка разрешили занять под сцену огромный зал, где впоследствии заседали Генеральные штаты, созванные в Блуа; зал этот, как мы уже говорили, находился на стыке замка Франциска I и замка Людовика XII.