Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

и понимала, что для «мужика» Шурка «очень жидок». А Борис как раз соединял в себе все, что нужно для приманки. Сын влиятельного человека, молодой генерал на виду, сам будущий влиятельный человек, солидный молодой человек, имеющий вес и репутацию. Такой зять льстил тщеславию сумасшедшего мужика и давал надежды на то, что в будущем зять будет полезен. Дело представлялось выгодным, и Анна Петровна с энергией принялась за него. Она летом познакомилась с семейством Леонтьева (они были соседями в деревне), выписала Бориса, познакомила его и, вернувшись в Петербург, советовала ему бывать у Леонтьевых.

Борис понял, о чем хлопочет мать, и мысль ее, сначала показавшаяся ему чересчур оригинальной, мало-помалу понравилась ему. Миллион приданого! Из-за этого можно было жениться на скромной, несколько странной, не особенно красивой Евдокии Леонтьевой. Борис стал бывать раза два в неделю у Леонтьева, обедал у него, а после обеда подходил к молодой девушке, просил ее сыграть или спеть и слегка за ней ухаживал. Он не торопился с этим делом и на советы матери поспешить, отвечал, что еще успеет. Но мать зорко следила и, проведав, что граф Ландскрон собирается сделать предложение, поспешила на помощь к сыну и, по обыкновению, первая предупредила его об опасности, что кусок может быть вырван из-под носа. Она тотчас же поговорила с Леонтьевым и нашла, что он был бы очень рад пристроить свою «девку». Оставалось приготовить к этому шагу мужа, и она сделала это, по обыкновению, с успехом. Осталось заключить договор с сыном. Не для одного же Бориса она хлопотала!

Вечером, в тот самый день, когда его превосходительство имел объяснение с Борисом по поводу предполагаемого брака, Анна Петровна поднялась к сыну и спросила:

— Ну что, отец согласен?

— Он умывает руки! — отвечал Борис.

— Значит, согласен!

— Старик не может свыкнуться с мыслью, что Леонтьев — бывший целовальник! — улыбнулся Борис. — Старик совсем выбивается из колеи, maman… Он забывает, что мы нищие и что имя Кривских учесть гораздо труднее, чем имя Леонтьева.

— Отец может утешиться. Ты женишься на дочери действительного статского советника, Я сама хлопотала об этом.

— Знаю, maman. Представление у нас, но я его задержал…

Анна Петровна улыбнулась.

— Ты, верно, хочешь порадовать мужика в день помолвки?

— Вы угадали, maman, а до тех пор пусть надеется.

— Время, Борис, делать предложение. На днях мы едем в деревню, Леонтьевы — тоже, и можно в деревне же без шума обвенчаться и уехать за границу..

Борис молча согласился.

— Насчет согласия Евдокии сомневаться нечего. Ты, конечно, нравишься ей?

Борис улыбнулся и соображал: нравится ли он ей.

— Не знаю… кажется… Она такая странная, эта девушка. Больше молчит и смотрит так пристально… Я даже не знаю, умна она или нет…

— Скорей — нет, хотя и держит себя с тактом… У нее только странные выходки… какие-то пассии…[18] Говорят, она теперь химией занимается?..

— Да-да!.. — усмехнулся Борис. — От нее по временам отзывается книгой… Молчит, молчит и вдруг заговорит из книги, а сама вспыхнет…

— Все это пройдет. Ты из нее сделаешь порядочную женщину… Она еще так молода.

Затем Анна Петровна перешла к деловой стороне вопроса. Обе стороны подтянулись, перед тем как приступить к щекотливой беседе. Мать знала, что Борис честолюбив и скуп и не любит бросать деньги без надобности. Сын знал, что мать устроивала этот брак и что потребуется за это доля для семейства. Он охотно готов дать, но боялся, что с него запросят очень много. Надо будет поторговаться. Родственные чувства чувствами, а дело делом. Миллион слишком соблазнителен, но от него может остаться немного, если станут его слишком тормошить, и, наконец, какое имеет он право распоряжаться чужими деньгами?

Между матерью и сыном завязался обстоятельный деловой разговор. Стали самым деликатным образом делить шкуру еще не убитого зверя.

Анна Петровна выразила уверенность, что Леонтьев отдаст деньги на руки Борису.

Борис усомнился.

— Было бы слишком неделикатно с моей стороны, maman, намекнуть об этом.

— Но, надеюсь, половину?..

— Я предпочел бы, чтобы все состояние было на имя жены… По крайней мере говорить не будут.

Анна Петровна едва заметно улыбнулась. Борис заметил эту улыбку и поспешил уверить, что он не хотел бы в этом деле насиловать добрую волю Леонтьева.

Евдокия так молода, что едва ли можно дать ей в руки такое состояние. Лучше, если Борис выговорит половину на руки.

Затем, она надеется, что Борис не забудет сестер и Шурку. Дмитрию не надо. Он живет там, в Китае, и доволен судьбой, но сестрам необходимо приданое. У отца, кроме долгов, ничего нет, а Шурке нужно стать на ноги. Борис, как добрый брат, разумеется, поделится.

Он, конечно, очень рад, но «согласитесь, maman, что распоряжаться чужими деньгами…»

— Да ты, Борис, не дипломатничай, пожалуйста, с матерью! — строго перебила Анна Петровна. — Я не прошу у вас половины состояния. Я могу надеяться, что ты понимаешь, кому обязан невестой и кто устроил тебе это… это счастие.

Борис почтительно поцеловал руку матери и удивился, что maman может думать, чтобы он на минуту забыл, чем он ей обязан. И разве он отказывается? он готов всегда помогать семейству.

— То-то же, мой милый! Если ты уделишь сто тысяч из миллиона, то это тебя, надеюсь, не разорит.

Она хотела спросить больше, но ее смущало, что он может отказать, сославшись на то, что состояние не его. Впрочем, и сто тысяч не худо. Пятьдесят она припрячет для Шурки, а по двадцати пяти тысяч для дочерей. Вероятно, при выходе их замуж, отец выхлопочет пособие на приданое, и таким образом у них что-нибудь да будет.

— О maman… Я готов полтораста тысяч отдать в ваше распоряжение! — отвечал великодушно Борис, довольный, что мать запросила немного.

Поделив шкуру, мать ушла от Бориса, посоветовав ему скорей делать предложение.

Когда через несколько дней Борис Сергеевич приехал на дачу к Леонтьеву и застал его одного в кабинете, то поспешил объяснить ему, что просит руки его дочери.

В глазах у Саввы Лукича блеснуло удовольствие. Жених был подходящий и, по слухам, обстоятельный и порядочный человек. Он крепко пожал руку Кривского и промолвил:

— Спасибо тебе за честь. Рад такому зятюшке, очень рад.

И потом, как бы спохватившись, прибавил, заглядывая в глаза Кривскому:

— Девка моя доброе, кроткое дитятко… Станешь ли ты любить ее? Хороший ли ты человек?..

Необыкновенно кротким выражением осветилось лицо Леонтьева, когда он говорил о дочери. В голосе дрожала умиленная нотка.

— Она у меня, Борис Сергеич, окромя сынишки, одна, так уж