Книга Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря тому, что все эти ученые и их ученики с энтузиазмом работали в Италии, прошло совсем немного времени, и классики греческой литературы и философии были переведены на латынь с большей тщательностью, точностью и законченностью, чем в двенадцатом и тринадцатом веках. Гуарино перевел части Страбона и Плутарха; Траверсари — Диогена Лаэрция; Валла — Геродота, Фукидида и «Илиаду»; Перотти — Полибия; Фичино — Платона и Плотина. Платон, прежде всего, поразил и восхитил гуманистов. Они превозносили плавное изящество его стиля; они находили в «Диалогах» драму более яркую и современную, чем у Эсхила, Софокла или Еврипида; они завидовали и удивлялись свободе, с которой греки времен Сократа обсуждали самые важные проблемы религии и политики; и они думали, что нашли в Платоне, замутненном Плотином, мистическую философию, которая позволит им сохранить христианство, в которое они перестали верить, но не перестали любить. Вдохновленный красноречием Гемиста Плето и энтузиазмом его учеников во Флоренции, Козимо основал там (1445) Платоновскую академию для изучения Платона и предоставил Марсилио Фичино возможность посвятить полжизни переводу и изложению трудов Платона. Теперь, после четырехсотлетнего царствования, схоластика утратила свое господство в философии Запада; диалог и эссе заменили схоластический диспут как форму философского изложения, и бодрящий дух Платона вошел, как питательные дрожжи, в растущее тело европейской мысли.
Но по мере того как Италия все больше и больше восстанавливала свое собственное классическое наследие, восхищение гуманистов Грецией превзошло их гордость за литературу и искусство Древнего Рима. Они возродили латынь как средство живой литературы; они латинизировали свои имена, латинизировали термины христианского богослужения и жизни: Бог стал Iuppiter, Провидение — fatum, святые — divi, монахини — vestales, папа — pontifex maximus. В своей прозе они опирались на Цицерона, в поэзии — на Вергилия и Горация, а некоторые, как Филельфо, Валла и Полициан, достигли почти классической элегантности. Таким образом, в своем течении Ренессанс вернулся от греческого к латыни, от Афин к Риму; пятнадцать веков, казалось, отступили, и эпоха Цицерона и Горация, Овидия и Сенеки, казалось, возродилась. Стиль стал важнее содержания, форма восторжествовала над материей, и ораторское искусство величественных эпох вновь зазвучало в залах принцев и педагогов. Возможно, было бы лучше, если бы гуманисты использовали итальянский язык; но они смотрели на речь «Коммедии» и «Канцоньере» как на испорченную и вырождающуюся латынь (что почти так и было) и сожалели о том, что Данте выбрал простонародный язык. В результате гуманисты потеряли связь с живыми источниками литературы, а народ, оставив свои произведения аристократии, предпочитал веселые сказки-новеллы Саккетти и Банделло или захватывающую смесь войны и любви в романах, которые переводились или адаптировались на итальянский язык с французского. Тем не менее, это мимолетное увлечение умирающим языком и «бессмертной» литературой помогло итальянским авторам восстановить архитектуру, скульптуру и музыку стиля, а также сформулировать каноны вкуса и речи, которые подняли просторечие до литературной формы и установили цель и стандарт для искусства. В области истории именно гуманисты положили конец череде средневековых хроник, хаотичных и некритичных, тщательно изучив и согласовав источники, приведя материал в порядок и ясность, оживив и очеловечив прошлое, смешав биографию с историей, и подняв повествования до уровня философии, выявив причины, течения и следствия, изучив закономерности и уроки истории.
Гуманистическое движение распространилось по всей Италии, но до прихода флорентийца Медичи к папству его лидерами были почти все граждане или выпускники Флоренции. Колуччо Салютати, ставший в 1375 году ответственным секретарем или канцлером (cancellarius) при синьории, был связующим звеном между Петраркой и Боккаччо и Козимо, зная и любя всех троих. Публичные документы, составленные им, были образцами классической латыни и служили примером, которому стремились следовать чиновники Венеции, Милана, Неаполя и Рима; Джангалеаццо Висконти из Милана говорил, что Салутати нанес ему больше вреда совершенством стиля, чем могла бы принести целая армия наемников.24 Слава Никколо де' Никколи как стилиста латинского языка соперничала с его известностью как собирателя рукописей; Бруни называл его «цензором латинского языка» и, как и другие авторы, предоставлял Никколи свои собственные сочинения для исправления, прежде чем опубликовать их. Никколи заполнил свой дом античными классиками, статуями, надписями, вазами, монетами и драгоценными камнями. Он избегал женитьбы, чтобы она не отвлекала его от книг, но находил время для наложницы, украденной из постели его брата.25 Он открыл свою библиотеку для всех желающих учиться в ней и призывал молодых флорентийцев отказаться от роскоши ради литературы. Увидев богатого юношу, праздно проводящего день, Никколи спросил его: «Какова твоя цель в жизни?» «Хорошо провести время», — был откровенный ответ. «Но когда ваша молодость закончится, что вы будете делать?»26 Юноша понял, в чем дело, и отдал себя под опеку Никколи.
Леонардо Бруни, секретарь четырех пап, а затем (1427–44) флорентийского синьора, перевел несколько диалогов Платона на латынь, чье совершенство впервые полностью открыло Италии великолепие платоновского стиля; он написал латинскую Историю Флоренции, за которую Республика освободила его и его детей от налогов; а его речи сравнивали с речами Перикла. Когда он умер, настоятели устроили ему публичные похороны по примеру древних; его похоронили в церкви Санта-Кроче с его «Историей» на груди, а Бернардо Росселлино спроектировал для его места упокоения благородную и роскошную гробницу.
Родившийся, как и Бруни, в Ареццо и сменивший его на посту секретаря синьории, Карло Марсуппини поразил
