Книга Возвращение Филиппа Латиновича - Мирослав Крлежа

смотреть на это издевательство над красной и потной от стыда девушкой, и, хотя понимал, что глупо спорить с этими ограниченными попугаями, чувство жалости к несчастной Яге заставило и его вмешаться в этот дурацкий фарс, вмешаться бурно и искренне. Но так как Филипп появился внезапно и для всех неожиданно, выйдя из-за куста сирени, все получилось резче и гораздо энергичнее, чем он намеревался это сделать.

— Я полагаю, господа, что больше не имеет смысла мучить несчастную девушку. В конце концов она не виновата, что господа все еще верят в духов. Трудно давать показания о потусторонних явлениях для полицейского протокола, а то, что тут происходит, весьма напоминает суровый допрос!

Наступило замешательство, потом оживление, радостные приветствия, удивленные возгласы, взаимные поклоны, знакомство, рукопожатия, и тут же все во главе со старым Лиепахом согласились:

— Dass dieser Menschenquälerei Wirklich schon genug wäre, und dass es allerbeste wäre das Mädel wegzuschicken![31]

— Как приятно, маэстро, что вы помогли мне выбраться из этого положения! Клянусь, вы оказали мне большую услугу, — сказал старый Лиепах, пожимая обеими руками руку Филиппа.

Представив нового гостя незнакомым дамам, он подвел его к Ксении, «своей крестнице и любимице», которую он «держал на руках перед купелью» и которую «любит, как родную дочь». Таким образом Филипп очутился рядом с Ксенией. Чувствовал он себя ужасно.

— Яга, дорогая, мы ничего от вас не узнали! Вас проводит Доминик, спасибо вам большое, но от вас толку не добьешься! Можете идти!

— Премного благодарна, ваша светлость, целую ручки, а я что знаю, то знаю! Рассказала, что видела и знала! Целую ручку препокорнейше!

Глядя вслед Яге, которая вместе с Домиником уже скрывалась за сиренью, старый Лиепах невольно вспомнил страшную октябрьскую ночь, когда он, спрятавшись в канаву, в одних кальсонах и рубахе, слушал, как мужики громили его усадьбу, как звенели разбитые стекла, и смотрел, как из-под крыши вырываются дым и пламя. Не было дня, чтобы несколько раз перед ним не вставала эта страшная картина.

— Ja, ja, das ist unser «liebes», «gutmütiges» und «intelligentes» Volk![32] А когда они поднимаются на тебя с косами и топорами, то это называется «свободой» и «демократией»! Zu blöd eigentlich, wo man leben muss![33]

Тасилло Пацак тотчас понял, что появление Филиппа подрывает его репутацию либерала. Он слыл эдаким легкомысленным леваком и бунтарем, и потому счел нужным показать прибывшему свое «социальное» лицо.

— Абстрактно говорить об этих вещах, дорогой дядюшка, довольно трудно, неправда ли? По сути дела в границах своего мировоззрения Яга не так уж глупа, как кажется. Во всяком случае, безусловно одно: говорила она с нами, как с иностранцами. Eigentlich zwei Welten und zwei Sprachen, die nebeneinander reden![34]

— Правильно, das hast du sehr gut gesagt! Zwei Welten und zwei Sprachen![35] И видите ли, господа, в моей голове не вмещается и, простите, не вместится, покуда я жив: что я, например, и эта мужичка можем быть заодно! Какая глупость эти фразы о равенстве! Was für ein demagogischer Schwindel![36]

Графиня Орсиваль, воспользовавшись небольшой паузой, решила, что и ей пора вставить свое слово:

— Ich meine, dass alles über meinen seligen Onkel hat sie ausgedacht[37].

— Напротив, чернь видит привидения! Плебс живет в пятнадцатом столетии! В ту пору люди были очень близки к духам! Я абсолютно уверен, что Яга видела покойного графа. Она только не смогла нам об этом рассказать! Между нами и ими лежит, по меньшей мере, четыреста лет — изрядная, сказал бы я, дистанция!

Слушая, как разглагольствует стоящий рядом с ним сноб о простонародье, с каким смаком он произносит слово «плебс», Филипп чувствовал, что краснеет.

Конечно, и он, Филипп, думал о «плебсе» точно так же, как и этот аристократ, и он ежедневно ощущал между собой и «плебсом» дистанцию, и даже гораздо большую, чем в четыреста лет, но сейчас ему вдруг стало стыдно: черт побери, как же так случилось, что он мыслит подобно этому снобу? Правда, Филипп не видел социальных преград между собой и Ягой, не придавал слову «плебс» социального оттенка, может быть, тут налицо два снобизма, но, к сожалению, — необычно схожих снобизма! Кровь все больше приливала к голове, на пальцах проступили капельки пота. Перед ним разверзалась бездна!

Доктор, глупый близорукий доктор, забубнил низким астматическим баритоном:

— Яга, разумеется, ничего не видела! Позавчера была годовщина смерти графа, среди прислуги шли разговоры, типичная ассоциация, и ничего больше! Поэтому, конечно, Яга ничего конкретно и не могла сказать! Ни где это происходило, ни как выглядел призрак!

В противовес доктору Тасилло Пацак уверял, что Яга видела графа.

— По ассоциации или на самом деле, это не важно! Она просто не посмела посмотреть графу в лицо! Вполне понятная вещь: простой смертный вдруг встречает разгуливающего по парку покойного графа, естественно, что он закроет глаза и кинется наутек! С покойными графами простым смертным не под силу вести беседы. Для этого надо, по меньшей мере, выписывать «Готский альманах»!

— Sie machen immer dumme Witze, Herr von Patzag[38], — почла своим долгом вмешаться в разговор старая графиня, услыхав, что господин Пацак помянул «Готский альманах».

— Das sind keine Witze, Gräfin! Mein heiliges Ehrenwort![39] Я убежден, что Яга видела покойного графа! Граф Юксель для Яги не просто гражданское лицо, у которого можно купить семьдесят ралов пахотной земли; когда такая Яга видит графа Юкселя, она в смертном страхе закрывается платком. К сожалению, для Яги графы Юксели вовсе не шутка! Юксели пятьсот лет подряд таким Ягам отрезали уши. Das muss man verstehen, meine Herrschaften![40]

— И что же, именно ты призван защищать этих Яг перед историей? — Его светлость великий жупан и хозяин дома господин Лиепах заволновался, кровь ударила ему в голову, а в висках запульсировало с такой силой, точно там забили молотками. — Именно тебя история сделала адвокатом Яги, да? Du bist der einzige, der die Arme versteht?[41] Ты, который вел себя с ней надменнее всех. Девушка говорила совершенно нормально, пока ты ее не сбил с толку. На словах ты вечно кичишься этим своим паршивым демократизмом, а на деле унижаешь человека так, что смотреть стыдно. Geh, ich bitte dich![42] Кстати сказать, Доминик мне уже давно жалуется, что ты называешь его «господином доктором»! Und das ist auch vielleicht nach deinem demokratischen Rezept, was?[43]

— Пардон, прости, но и Доминик упорно называет меня господином доктором,