Книга Подменыш - Кит Донохью

вышел человек, одетый в синий ночной халат. Явно нервничая, он попытался прикурить сигарету, шагнул вперед и чертыхнулся, испуганный холодом и влажностью сырой травы.

Я застыл на месте, как вкопанный, сдерживая дыхание, но он все еще не видел меня, хотя между нами было не больше тридцати шагов. Он стоял на одном краю небольшой лужайки, а я на другом. Потом он поднял глаза, и сигарета выпала из его пальцев. Он шагнул ко мне. Его брови сдвинулись. Редкие волосы заплясали на утреннем ветерке. Губы дрогнули — он сказал:

— Ген-три? Ген-три?

Я слышал его слова, но не понял их значения.

— Ада ды? А у Шелли — адады, дзынн ног?

От этих звуков у меня заболели перепонки, и я пожалел, что не остался с Крапинкой. Человек опустился на колени и раскинул руки, словно хотел, чтобы я подошел к нему. Но я опасался, что он подманит меня к себе, а потом убьет, и потому развернулся и бросился наутек. Он страшно зарычал мне вслед, но я уже был далеко. Его голос еще долго разносился по лесу, но потом он замолчал, а я спокойно добрался до дома.

Глава 13

Телефон в дальнем конце холла звонил как сумасшедший. А мы с однокурсницей приятно проводили время в моей общежитской комнате всю ночь напролет. Через минуту телефон умолк, но почти сразу раздался стук в дверь. Он так напугал мою подружку, что она чуть не свалилась с меня.

— В чем дело? Я занят!

— Генри Дэй, — голос с той стороны двери испуганно дрогнул. — Звонит твоя мама.

— Скажите ей, что меня нет.

— Лучше бы тебе подойти, — голос прозвучал более настойчиво.

Я натянул штаны, свитер и вышел в коридор. «Мог бы сказать, что я умер», — бросил парню за дверью.

Но умер не я. А отец. Из сбивчивых объяснений матери я понял, что он попал в автомобильную катастрофу. И только приехав домой, узнал, что же произошло на самом деле: отец выстрелил себе в голову, не доехав четырех кварталов до моего колледжа, в своей машине. Никаких записок, никаких объяснений. Только мое имя и номер комнаты, написанные на обратной стороне его визитки, засунутой в пачку «Кэмела» рядом с последней невы-куренной сигаретой.

Несколько дней перед похоронами я размышлял над причинами его самоубийства. После того ужасного утра, когда он встретил кого-то или что-то рядом с нашим домом, он стал беспробудно пить. Он давно медленно себя убивал, но стреляться-то зачем? Я понимал, что тут дело не в алкоголе, но тогда в чем? Даже если у него возникли подозрения на мой счет, он вряд ли мог найти им подтверждение. Я слишком хорошо замаскировал все концы, и придраться было не к чему. Да, он, конечно, что-то чувствовал и страдал от этого, но жалости к нему я не ощущал: одной пулей он убил не только себя, но и мою мать, и двух моих сестер. Я знал, что никогда ему этого не прощу.

Моя мать вынесла на себе всю тяжесть приготовления к похоронам. Она сняла все сбережения за долгие годы, чтобы убедить священника отпеть мужа в церкви, несмотря на самоубийство. Она держалась молодцом, чего нельзя было сказать о моих четырнадцатилетних сестрах. Они шли за гробом, рыдая в голос. Я же не проронил ни слезинки. Во-первых, он не являлся моим настоящим отцом, а во-вторых, его смерть в середине учебного года была более чем неуместна. Тем не менее меня поразило то огромное количество людей, которые приехали из разных концов штата, чтобы проводить отца в последний путь.

Траурная процессия двигалась от морга к церкви по главной улице, как и было заведено. Мы с матерью и сестрами шли за сверкающим на солнце катафалком, а за нами тянулась толпа из нескольких сотен человек.

— Кто все эти люди? — спросил я у матери.

Она подняла голову и произнесла чистым, спокойным голосом:

— У твоего отца было много друзей. По армии, по работе. Он был хорошим человеком, очень многим помогал. Ты всегда видел только верхушку айсберга.

Гроб опустили в яму и стали забрасывать землей. Мать стояла, торжественная в своем трауре, как солдат на посту. В кустах пищали дрозды и малиновки. Глядя на нее, я испытывал ненависть к отцу за то, что он сделал с ней, с моими сестрами и со мной. По дороге с кладбища мы не сказали о нем ни слова.

Наш старый дом встретил нас скорбной тишиной. В гостиной уже были накрыты столы с угощениями и выпивкой. Стали собираться друзья и знакомые отца. Его коллеги в строгих костюмах по очереди подходили к матери, вручали ей конверты с деньгами и неловко обнимали ее. Из Филадельфии прилетел тот самый «друг семьи» Чарли — на похороны он не успел. Когда я взял у него шляпу, он посмотрел на меня как на чужого. Пришло несколько однополчан отца. Их никто не знал, и они уединились в углу, тихо выпивая и сокрушаясь о «старом добром Билли».

Я быстро устал от всего этого, налил себе рома с колой и вышел на крыльцо. Из дома раздавались голоса, которые по мере увеличения количества выпитого становились все громче. Вот уже послышались и редкие смешки, напоминавшие о том, что незаменимых на этом свете нет. День клонился к закату, слабый ветерок колыхал траву на лужайке перед домом, я ослабил галстук и закурил «Кэмел».

Она подошла совершенно бесшумно и встала рядом со мной. Ее присутствие выдал легкий аромат жасмина — духи или туалетная вода. Мы мельком взглянули друг на друга, а потом просто стали смотреть на заходящее за лесом солнце. На Тесс Водхаус было черное платье, как у миссис Кеннеди, и оно ей очень шло. Любая другая девушка нашего возраста наверняка бы заговорила первой, но Тесс предоставила мне право решать, когда начать разговор.

— Спасибо, что пришла. Мы последний раз виделись, наверное, лет семь назад?

— Мне очень жаль, Генри.

Я выбросил сигарету в траву и глотнул из стакана. — Я была на том концерте, когда женщина в красном плаще устроила скандал. Помнишь, как по-джентльменски твой отец отшил ее? Вот мой непременно стал бы с ней препираться, а мать и вообще могла бы и в нос дать. В тот раз я просто восхищалась твоим отцом.

Я, конечно же, помнил тот вечер, но Тесс, кажется, тогда не видел или не заметил. Да и все последующие годы я почти не вспоминал о ней. Для