Книга Духов день - Василий Анатольевич Криптонов

генерал-губернаторского, прямо на той же улице. Неудивительно, в общем-то — богатые люди лепятся друг к другу не менее охотно, чем беднота в деревнях. Только если во втором случае это — вопрос выживания, то в первом — престижа. Где ещё-то местным понторезам домами и каретами хвастаться, если не на глазах друг у друга? Не в трущобах же особняки возводить.

Проводить разведку нужно было с умом. Сам я светиться у Троекурова не собирался. Даже если он пока не знает, что за странный парень разгуливает по Смоленску в богатой одежде, с мечом и в перчатке охотника, справки наведёт очень быстро. Есть мнение — меня тут скоро, как в Поречье, каждая собака узнавать будет. Всполошу гадину раньше времени — нехорошо получится… Нет, тут надо действовать аккуратнее.

Как именно, я размышлял по дороге. И увидел, что решение шагает мне навстречу. По улице шёл сосредоточенный Захар. В уме явно что-то прикидывал. Был так занят своим мыслями, что чуть в меня не впечатался.

— Добрый охотник даже вне службы сохраняет бдительность, — перехватив Захара за плечи, пожурил я. — О чём задумался? Как положено служивому — о бабах?

— Да если бы, — Захар вывернулся. — О бабах я мог думать, пока с тобой не знался.

Тут я немного офигел.

— Это ещё в каком смысле?

— В таком! Кто меня погнал не жрамши про трубы узнавать?

— Уфф. Отлегло… Ну да, было дело. И что там с трубами?

— Самые наилучшие — чугунные, воду для фонтанов по ним пускают. Штука модная, абы где не продают. Обычно в Петербурге заказывают и ждут чуть не полгода, но мне повезло. Привёз тут один эти самые трубы для господина Головина. А тот как в воду канул.

— Да ты чё? Не может быть.

— Точно тебе говорю! Торговцу прислуга сказала, что в единый миг барахло собрал, да дёру.

— Ай-яй-яй. Ну надо же.

— Да вообще! Небось, в карты продулся, или ещё чего. Торговец чуть не плачет. Залог-то Головин отдал — третью часть всего. Куда, говорит, я теперь с этими трубами? Кому продавать буду? Чай, не капустные кочаны, не дёшево. И тут как раз я нарисовался. О цене сговорились, чуть не вдвое против прежней уступит. Ему лишь бы от труб избавиться. Только, говорит, вывозить сам будешь. Я их от Петербурга переть умаялся, хватит с меня. И я вот иду теперь да думаю — как вывозить-то?

— Больше можешь не думать, разрешаю переключиться на баб. Доставку организую сам. Молодец, решил вопрос!

Захар довольно приосанился. Впрочем, тут же насторожился:

— А ты куда это направляешься?

— Сейчас узнаешь. Идём со мной.

Захар застонал:

— А пожрать?

— Вот, как с делами закончим, так сразу будем жрать. Не в курсе случайно, где у них тут магазин готового платья?

— Только что мимо проходил. А зачем тебе?

— Да пора твой гардероб обновить, я считаю. Идём.

* * *

В магазине, убедившись, что я не шучу, Захар мгновенно позабыл о том, что голоден.

В новеньком камзоле из синего бархата и модной шляпе с пером на того оборванца, что я встретил месяц на Смоленском тракте, он не походил даже близко. Таращился в зеркало так изумленно, что, кажется, сам себя не узнавал.

— Отлично, — оценил я. — Маскировка что надо! Всё. Двигаем.

Расплатившись и выйдя вместе с преображенным Захаром на улицу, я повторил инструкции. Захар подтвердил, что всё запомнил.

Через полчаса возле особняка Троекурова остановилась пролётка извозчика. Из неё вышел молодой франт в синем бархатном камзоле и небрежно постучал новенькой тростью по решётке ворот.

Я, занявший наблюдательный пост на противоположной стороне улицы, увидел, как к воротам подошёл и поклонился привратник. Захар что-то надменно проговорил. Привратник ещё раз поклонился и открыл ворота. Отлично! Маскировка сработала как надо, на объект проникнуть удалось. Дальше дело за Захаром.

Двадцать минут спустя ворота снова открылись. И на улицу вышел Захар в сопровождении моего старого знакомого — Троекурова-младшего. Того, что сватался к Елене Афанасьевне, дочери пореченского губернатора. В своё время я не стал убивать этого парня, взяв обещание встать перед мной как лист перед травой по первому требованию. Захар должен был порадовать Троекурова, что час настал. Судя по зашуганному виду последнего, указание исполнил в точности.

Два молодых аристократа неспешно проследовали к респектабельному питейному заведению. Заняли отдельный кабинет, отгороженный от общего зала бархатной занавеской.

— Меня ждут, — сказал я бросившемуся навстречу хостес в рубахе с вышивкой.

Прошагал к кабинетам и откинул занавеску.

Троекуров младший встретил меня затравленным взглядом. Захар нетерпеливо спросил:

— Ну всё, что ли? Теперь-то можно пожрать?

— Можно. Заказывай, что хочешь, я плачу.

Счастливый Захар выскочил в зал. Я сел напротив Троекурова.

— Ну, привет. Скучал ли по мне, спрашивать не буду. И так вижу, что скучал. Про должок помнишь?

— Забудешь такое…

— Отлично. Вопрос первый: где твой папаша?

— В Петербурге, — парень, кажется, удивился. — Ещё утром спозаранку убыл.

— Надолго?

— Не знаю. У него это — когда как. Бывает, что надолго, а бывает, и в тот же день вернётся.

Тут парень понял, что сболтнул лишнего, и поджал губы.

— То есть, с Перемещением папаша знаком не понаслышке, — усмехнулся я. — Ну, кто бы сомневался. Указания какие-то тебе оставлял?

— Нет.

— Врёшь.

— Откуда ты знаешь⁈ — аж глаза распахнул.

— Жизненный опыт. Такие, как ты, всегда либо врут, либо ноют. А ты не ноешь. Вывод очевиден.

На самом деле, очевидно было другое: раз Троекуров старший не взял с собой сына, значит, тот для чего-то нужен здесь. Но не раскрывать же карты каждому мозгляку.

— Итак. Какие указания тебе дал папаша? Что ты должен сделать?

Троекуров отвернулся.

— Я ведь могу пойти вместе с тобой к вам в особняк. Подождать папашу там. А как дождусь — рассказать, каким образом я нарисовался, какое обещание ты мне дал и почему это сделал. Уверен, что хочешь такого развития событий?

— Веселуха, — пробормотал Троекуров.

— Обхохочешься, согласен. Сам чуть не падаю. Но давай-ка ближе к делу.

— Да это башня так называется, Веселуха! Завтра вечером, как стемнеет, я должен прийти туда. Папаша мне специальную бляху оставил. Её надо поднести к меткам, которые там нарисованы. Одна — у входа, и ещё одна — на двери, которая