Книга Современная английская повесть - Стэн Барстоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуй, Джоби, — глухо произнес Уэстон и вновь отвернулся к реке.
— Пап, что ты тут делаешь?
Джоби не подходил ближе, следя за каждым движением отца: тот полулежал, вытянув длинные ноги к воде и скрестив их так, что носок одного ботинка торчал вверх. На нем был его лучший костюм, новая кепка. Он крутил в мускулистых пальцах травинку — разминал, сворачивал и наконец уронил на землю.
— Просто сижу, думаю, — ответил он не сразу.
— О чем думаешь?
— О разном… Тебе не понять.
Это было так необычно — и то, как он сидел тут совсем один, и его праздничная одежда; глядя на него, Джоби впервые воспринимал своего отца в ином качестве, вне связи с собой: как человека, чьи мысли и чувства не ограничены пределами, в которых существует он, отец, и Джоби, его сын. Впервые он видел в своем отце человека, у которого есть собственный мир, — в нем возникало неясное представление об этом отцовском мире, который охватывал то время и ту жизнь, когда его, Джоби, еще не было на свете. Он, таким образом, составлял лишь частицу отцовского мира, меж тем как в его собственном мире отец присутствовал изначально и всецело. И дела в отцовском мире сейчас обстояли далеко не лучшим образом.
Он подошел ближе; отец по-прежнему не глядел на него.
— Все собрались у нас дома, беспокоятся, где ты.
Вблизи ему видно было, как по воротнику отцовской рубахи ползет крошечная букашка, перебирается по ворсинкам ткани на шею. Сейчас отец смахнет ее.
— Кто — все?
Уэстон сделал быстрое движение рукой, и букашка исчезла.
— Ну, мама, тетя Дэзи с дядей Тедом. Хотя сейчас они, наверно, уже ушли.
— И что они говорили?
— Я слышал не все. Дядя Тед спрашивал, не собирается ли мама заявить в полицию.
Отец повел плечом и промолчал.
— А мама сказала, что нет. Ну а потом меня послали гулять… Они что, хотят, чтобы тебя разыскивала полиция, да?
— Выходит, так, — сквозь зубы сказал отец.
Джоби шагнул вперед и опустился на траву с ним рядом. По черной гладкой воде плыли мимо пушистые хлопья белой пены.
— Хорошо бы, у нас была такая же речка, как в Илкли, — чистая, светлая, — сказал он. — Тогда бы в ней и рыба водилась. — Он как-то ездил в Илкли на экскурсию с воскресной школой. Замечательно они тогда съездили!
Отец опять промолчал, только переменил положение: сел, обхватил руками колени и, сорвав новую травинку, принялся разминать и крутить ее сильными пальцами.
— Тетя Дэзи к нам и вчера заходила, с Моной, поздно вечером. Мона плакала — тетка сказала, что закатила ей дома оплеуху. Злющая пришла, ругалась, правда, и мама тоже не дала ей спуску — так отбрила, что закачаешься! Мне было велено лежать в постели, а я сошел вниз попить воды и все слышал за дверью. Мама при них ни одной слезинки не пролила, но потом, по-моему, плакала, когда они ушли. Хотя точно не знаю, потому что она сидела в темноте и не дала мне зажечь свет… Пап, а ты уезжал куда-то с Моной?
— Ты не поймешь, Джоби, — сказал отец. — Мал еще.
— Тебе Мона нравится, да? — спросил Джоби немного погодя. — Нравится, я знаю. Я видел, как вы с ней обнимались в тот раз у тети Дэзи, когда пошли мыть посуду. А с мамой никогда не видел, чтобы обнимались…
— Не обязательно тебе все видеть, — проворчал отец. — И без того уже черт знает чего понавидался.
Джоби опустил голову, разглядывая травинки у себя между коленями. Он не сразу решился задать следующий вопрос, ибо никогда прежде такой вопрос не тревожил его и даже в голову ему не мог прийти, покуда он не пережил откровение, увидев отца, одиноко сидящего в праздничном костюме на берегу реки, — не отца увидел, а мужчину наедине со своим собственным миром, окутанного им, точно плащом.
— Тебе Мона нравится больше мамы? — спросил он наконец. — Ты уехал, потому что хотел быть с ней вдвоем?
У отца вырвался стон; он спрятал лицо в коленях.
— Мне жизни не хватит поправить то, что я сделал… Как я им всем буду смотреть в глаза?.. — Он на минуту умолк, потом поднял голову. — Послушай, шел бы ты отсюда, а? Оставь ты меня в покое — зачем ты вообще сюда явился, не понимаю?
— Да я случайно забрел, — сказал Джоби. — Меня прогнали из дома, чтоб не мешал разговаривать, а я не знал, куда деваться, и забрел сюда.
— Тебе полагается сейчас быть дома, в постели, а остальное — не твоя забота. Ты тут совершенно ни при чем. Не для чего тебе путаться в такие дела.
В лесу за рекой, за полями на верхушки деревьев спускалась темнота. Сама речка зловеще преобразилась в угасающем свете.
— Как темно, — сказал Джоби. — Мама будет беспокоиться, куда мы пропали.
— Она будет беспокоиться, куда ты пропал. Поэтому беги скорее домой.
— Хочешь, я ей скажу, что тебя видел?
— Да ведь небось все равно не утерпишь.
Джоби нехотя встал. До дому идти порядочно, к тому же на обратный путь ему понадобится больше времени из-за стертой ноги.
— А ты разве не пойдешь?
— Пока нет. Я еще посижу здесь.
— Сказать маме, что ты придешь домой? — спросил Джоби.
Он увидел в сумерках, как отец плотней обхватил колени.
— Можешь ей говорить что угодно… Иди, Джоби. Становится прохладно, а на тебе ничего нет. Простынешь.
Джоби повернулся и пошел. Пересек тропинку, вскарабкался на склон, к живой изгороди, и через лаз в кустах боярышника выбрался на луг. Тут он минуту постоял, оглянулся на отца и двинулся наискось, коротким путем. Пройдя немного, опять остановился и посмотрел назад, но отсюда берег был уже не виден за живой изгородью, хоть и лежал на несколько футов ниже. Пятку при каждом шаге жгло как огнем. Должно быть, кожа содралась — просто непонятно, как дойти до дому в таком ботинке.
Проверив, нет ли под боком коровьей лепешки, он сел на землю и осторожно снял ботинок. Носок пристал к больному месту; Джоби бережно стянул его и обследовал покрасневшую пятку. Нет, кожа пока не содрана, но этого ждать недолго. И подложить-то нечего. Можно бы носовой платок, но тогда ботинок не налезет. Да и потом, он же не взял с собой платка. Если только идти с незавязанным шнурком, потихонечку, стараться