Книга Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

союзники и так уже знают обо всем том, что в этих документах наиболее серьезно компрометирует Германию. Однако «если мы вместе с Шиффером признаем превентивный характер войны, то мы признаем все, в чем нас упрекает Антанта». Премьер-министр Филипп Шейдеман не посчитал нужным принять участие в этой дискуссии.

18 апреля 1919 г. кабинет вновь рассматривал вопросы о вине Германии в развязывании войны. Досье, собранное Каутским, было уже представлено в распоряжение правительства, и теперь нужно было решить, как им распорядиться. Документы министерства иностранных дел не оставляли сомнений в том, что во время июльского кризиса 1914 г. руководство рейха оказывало давление на Австро-Венгрию, чтобы та объявила войну Сербии, и таким образом, правительство Бетмана — Гольвега несло главную ответственность за развязывание Первой мировой войны. Рейхсминистр юстиции Йоханнес Белл, представитель Центра, выступил в своем докладе против публикации этих документов, поскольку они, по его словам, рисовали одностороннюю картину, невыгодную для Германии. Документы, по мнению Белла, касались лишь короткого предвоенного периода, а события в целом можно было понять лишь в связи со всей предысторией войны, политикой изоляции со стороны Англии, реваншистской политикой Франции, панславистской и великосербской политикой.

Давид, содокладчик Белла, напротив, выступил за публикацию документов, полагая, что в сложившихся обстоятельствах может помочь лишь «полная ясность и правда». По его мнению, необходимо было указать на то, что люди, участвующие теперь в работе правительства, не знали об этих материалах ни в начале войны, ни в ходе мирового конфликта и что современная Германия уничтожила старую политическую систему полностью. Впрочем, и по его мнению, в предыстории войны имелись некоторые смягчающие моменты, которые если и не оправдывали превентивную войну, то по крайне мере ее объясняли. В итоге кабинет вновь не пришел к единому мнению. Шейдеман, не вмешивавшийся в дебаты, рекомендовал в конце заседания, несмотря на возражения Давида, «в настоящее время воздержаться от публикации документов».

Тем не менее 11 июня 1919 г. подборка немецких ведомственных документов была опубликована. Однако «Белая книга по вопросу ответственности виновных в развязывании войны», изданная министерством и ностра иных дел, как обоснованно отметил Каутский, была «чем угодно, но не попыткой разрыва с политикой свергнутого режима». Более подробные, восходящие к досье Каутского, «Германские документы о начале войны» вышли в свет лишь в конце 1919 г. — слишком поздно для того, чтобы повлиять на оценку немцами условий мира или даже на сами мирные условия. Попытка решить вопрос виновности в развязывании войны юридическим путем также провалилась. Правительственный законопроект, предусматривавший создание чрезвычайного Государственного суда, был отклонен конституционным комитетом Национального собрания 16 августа 1919 г. Вместо этого было предложено создать специальную следственную комиссию, которая в основном должна была заняться выяснением причин начала войны, ее продолжения, а также причин поражения Германии. Пленум принял это предложение 20 августа. Однако надежды на то, что следственная комиссия сумеет лишить исторические спорные вопросы политической взрывоопасности, не оправдались. 18 ноября 1919 г. Гинденбург в своих показаниях перед этой комиссией процитировал некоего английского генерала, оставшегося безымянным, вложив ему в уста те слова, которые он хотел произнести от своего имени: немецкая армия была поражена ударом в спину. Таким образом получила свое классическое воплощение легенда об «ударе кинжалом в спину»{72}.

Непредвзятое и откровенное изучение участия Германии в развязывании войны требовало в начале 1919 г. огромного мужества. Те, кто выступали за публикацию немецких документов, как правило надеялись впечатлить Антанту столь честной позицией и добиться более мягких условий мира. Противники публикации опасались противоположного эффекта: легитимации самими немцами «карательного» мирного договора. На самом деле для союзников ответ на вопрос об ответственности центральноевропейских держав за войну был очевиден, и ничто не свидетельствовало о том, что признание Германией вины могло бы повлиять на мирные условия. Однако в долгосрочной перспективе Германия, демонстративно порвавшая с прежней политической системой, могла надеяться на позитивную реакцию стран-победительниц. Опорные точки для усилий такого рода появились уже летом 1919 г.: это были протесты, которыми социалистические партии Италии, Англии и Франции ответили на мирный договор Версаля.

Достаточно- тяжело было определить возможные внутриполитические последствия публичного признания Германией своей вины в развязывании войны. Очевидно, что раскрытие сведений о ходе июльского кризиса 1914 г. привело бы к поляризации общественного мнения. Если бы собрание документов Каутского было опубликовано в апреле 1919 г., то правительство рейха и Веймарскую коалицию скорее всего обвинили бы в недостатке патриотизма и даже предательстве немецких интересов. Однако противостояние с радикальным национализмом и без этого было неизбежным, и вопрос о виновности в развязывании войны давал возможность перейти в наступление против сторонников войны и ее продолжения. С другой стороны, партии, находившиеся теперь у власти, в свое время поддержали военные приготовления Германии. Как бы они выглядели, признав, что они не смогли распознать то, что и военное, и гражданское руководство вводило их в заблуждение в течение четырех лет? Что случилось бы, признай они задним числом правоту тех, кто уже сразу после начала войны разоблачал как легенду заявления Германии о том, что война имеет оборонительный характер? Страх перед подобного рода признаниями был немаловажным фактором, удерживавшим большинство действующих лиц от откровенного раскрытия исторической правды.

7 мая 1919 г. в Версале германской делегации были переданы «условия мира союзных и ассоциированных правительств». Немецкая общественность, ни в коей мере не подготовленная правительством страны к очевидным тяжелым жертвам, ответила на мирные условия воплем возмущения. В подавляющем большинстве немцы ожидали «мира Вильсона» — мирного договора под знаком компромисса и взаимопонимания, основанного на праве самоопределения всех народов, включая немецкий. Однако условия мира при первом прочтении выглядели так, будто пером держав-победительниц водил не американский президент, а дух «смертельной вражды».

Наиболее тяжелыми среди многочисленных территориальных уступок, которые союзники потребовали от Германии, была потеря территорий на востоке империи. Польше отходила вся Верхняя Силезия, Познань и большая часть западной Пруссии, причем восточная Пруссия оказывалась отрезанной от основной территории страны. Мемельская область поступала в распоряжение Антанты; Данциг был объявлен вольным городом под управлением комиссара Лиги Наций — организации, которую еще предстояло создать. Если бы в основу договора была положена идея права народов на самоопределение, то вопрос о вхождении территорий рейха в состав Польши однозначно решился бы в пользу польского государства только лишь в случае с Познанью. Но право выбирать между Польшей и Германией было поначалу признано только за населением южных районов Восточной Пруссии и территорий западной Пруссии восточнее Вислы, в районе Мариенбурга и Мариенвердера. Для победителей первоочередной задачей было создание жизнеспособной Польши с сильным промышленным потенциалом и прямым выходом к Балтийскому морю. Демократическая легитимация территориальных уступок