Книга Алиби - Андре Асиман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, нам никогда не суждено стать римлянами, но, чтобы проникнуться очарованием этого города, достаточно нескольких часов. Мы меняемся. Взгляд медлит, мы спокойнее относимся к толчее, голоса делаются интереснее, улыбки появляются чаще. Мы начинаем повсюду прозревать красоту. Мы видим ее в «Ле-Баталёре», изумительной ветхой антикварной лавочке на виа ди Сан-Симоне, рядом с виа деи Коронари, — там можно отыскать изумительные французские акварели. Или в «Ай-Монастери», где продают продукты, произведенные в итальянских монастырях, — я обнаружил там вкуснейшую граппу со специями, изумительный амаро и самый сладкий мед, какой мне доводилось пробовать. Или в «Феррамента алла Кьеза-Нуова»: на первый взгляд это скобяная лавка, на деле же там продают дверные ручки и древние ключи — люди приходят сюда с драгоценными антикварными дверными пружинами, отчаявшись найти им подобные, — и владелец тут же выдает им почти такие же.
Так вот непредсказуема красота этого города. Грязные охристые стены (охра стремительно исчезает под свежими слоями краски, возвращающими стенам их исходный желтый, персиковый, розовый, сиреневый цвет) очень красивы. Почему бы и нет? Охристый цвет камня ближе всего к цвету человеческой плоти: это цвет глины, а именно из глины Господь и создал человеческую плоть. Фиги, которые мы сейчас будет есть на солнце, очень красивы. Истертая мостовая на виа деи Каппеллари очень красива — при всей своей незамысловатости и изгвазданности. Кларнетист, который бредет к бессолнечной Виколо-делле-Гротте, исторгая рыдающие звуки арии Беллини, очень красиво играет. Кьеза-ди-Санта-Барбара, выходящая на Ларго-деи-Либрари, представляет собой идеальный фрагмент римской живой картины, в которую включены мороженщик, спящая собака, «Харлей-Дэвидсон», полотняные ombrelloni и мужчины, галантно беседующие возле галантерейной лавки, где кто-то исполняет на мандолине неаполитанскую песенку «Core ‘ngrato», — и тут же в поле моего зрения на миг вторгается дама в нескольких белых вуалях в стиле Феллини. Через секунду я понимаю, что это шестидесятилетняя эксцентричка-аристократка, которая гонит куда-то на горном велосипеде, босиком, совершенно типичная sprezzatura.
Чего бы я не отдал, чтобы не лишиться Рима. Уезжая, я тревожусь, что, подобно бессловесной Золушке, что возвращается к мачехе в услужение, я вольюсь в поток повседневной жизни куда быстрее, чем мне самому кажется. И дело не только в том, что я буду скучать по красоте. Скучать я буду и по тому, как город проникает мне под кожу и на недолгое время делает меня своим, по тому, что удовольствие в нем я воспринимаю как данность. С каждым днем я все с большей уверенностью ношу в себе это чувство. Я знаю, что оно заемное: оно принадлежит Риму, а не мне. Знаю, что оно погибнет в тот самый миг, когда свет Рима для меня погаснет.
Но эти тревоги ничему не помеха: они нависают надо мной предупреждением об опасности, бессмысленным для человека, которому на неделю даровали бессмертие. Я был в Риме, покупал там ветчину, булочки, нож. Видел работы Караваджо в Сан-Луиджи-деи-Франчези; пошел смотреть сивилл Рафаэля в Санта-Мария-делла-Паче, но оказалось, что дверь заперта, и я получил не меньшее удовольствие от разглядывания округлой колоннады. Неужели эти вещи вне времени могут исчезнуть из моей жизни? И куда они уходят, когда я отвожу от них взгляд? Что происходит с жизнью, когда мы перестаем ею жить?
Впервые я оказался в Риме в качестве беженца в 1965 году. Я оплакивал жизнь в Александрии и твердо решил, что Рим не полюблю никогда, но в конце концов вынужден был сдаться и на три волшебных года почти полюбил Кампо-Марцио — ближе к любви к какому-то месту мне не удалось подобраться уже никогда. Я постепенно полюбил итальянский язык и Данте, и здесь — а больше нигде не было такого на земле — я даже выбрал здание, в котором когда-то будет мой дом.
Много лет назад одна из двух моих любимых прогулок начиналась с того места, где Кампо прорезает претенциозная магистраль XIX века, Корсо-Витторио-Эмануэле-II. Едва школьный автобус пересекал на пути из Ватикана реку, я просил водителя высадить меня у Ларго-Тассони, а не везти до Станционе-Термини, откуда мне еще сорок минут предстояло добираться общественным транспортом до нашей обшарпанной квартирки в рабочем райончике за Альбероне. От Ларго-Тассони я либо направлялся к югу, к виа Джулия, потом — к Кампо-де-Фьори и бродил там часа два, либо двигался к северу.
Больше всего мне нравилось заблудиться в лабиринте крошечных тенистых укромных охристых vicoli[14], и я не терял надежды, что рано или поздно эти блуждания выведут меня на маленькую очарованную площадь, где мне предстанет красота еще более высокого разряда. Превыше всего мне хотелось вольно бродить по улицам Кампо-Марцио и столь же вольно отыскивать там все, что хочется отыскать, будь то истинный образ этого города, или нечто во мне, или мое отражение в увиденных вещах и людях, или новый дом, который заменит утраченный мною в изгнании.
Привычка бродить по этим улицам после наступления темноты была скорее связана со мной и моими тайными желаниями, чем с самим городом. Она позволяла мне раз за разом переиначивать свои фантазии, потому что именно так мы ищем себя — на ощупь, оступаясь, сворачивая не туда. Водя своим щупом вокруг Кампо-Марцио, я всего лишь показывал, что я здесь не чужой, предъявлял на него права — ведь я проходил здесь много, много раз: так поступают собаки, поднимая лапу на нужных углах. Самой бессмысленностью этих прогулок я наносил на карту Рим собственного изобретения, Рим, в существовании которого я очень хотел убедиться, потому что тот Рим, который ждал меня дома, мне совсем не нравился. На залитых закатным светом улочках ренессансного Рима, который стоял одновременно и между мною и Римом древним, и между мною и современным миром, мне удавалось представить себе, что вот прямо сейчас, сам не ведая, каким образом, я выпростаюсь из одного круга времени и, шагая по узкому переулку, куда выходят особняки Кампо-Марцио, загляну в окна, которые уже так хорошо изучил, позвоню внизу в звонок и услышу в домофоне некий голос: он скажет мне, что я опять опоздал к ужину.
А потом настал день, когда случилось чудо. Я шел мимо Пьяцца-Кампителли и увидел на одной двери табличку: Affittasi
