Книга Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она посмотрела девушке в глаза, крепко пожала руку, произнесла какую-то банальную формулу вежливости и замолчала. Она совершенно иначе представляла их первую встречу. Спустя мгновение, подгоняемая криками людей из очереди, она начала суетливо доставать покупки из тележки и выкладывать их на ленту. Марлена решила помочь и потянулась за пакетом с картошкой. Их руки случайно соприкоснулись. И тогда произошло нечто неожиданное: Марлена сильно сжала ее запястье, поднесла руку ко рту, мягко прижалась к ней губами, а потом прошептала:
– Спасибо Вам за Якуба.
Потом они, нагруженные сумками, зашли в кафе. Разговорились, и все время она не сводила глаз с Марлены. С пуховиком на коленях, в темно-зеленой шифоновой блузке, та сидела, обнимая Якуба, положив голову ему на плечо. В магазине она казалась девочкой, здесь, в кафе, смотрелась как молодая женщина. Якуб время от времени нежно целовал ее волосы. Она не могла себе представить, чтобы в свои шестнадцать лет она позволила бы себе прижаться в присутствии матери к какому-нибудь мужчине, кроме отца или деда. Как же все изменилось.
Именно тогда, в том кафе, она накликала на молодую пару, пусть даже совершенно бессознательно, все несчастья. Она спросила Марлену, не посетит ли та их в первый день Рождества. Обычно они проводили этот день с семьей старшей сестры Иоахима. Она любила всех троих – теплую, милую, любящую пару и их сына Кристиана, на три года старше Якуба. Его единственного кузена. Кристиан был полной противоположностью Якуба. Высокий, спортивный, романтичный, в большом черном свитере и с поэтически взъерошенными волосами, как у Шопена. Слишком серьезный для своего возраста. Якуб восхищался Кристианом. На самом деле, только с ним и дружил.
Марлена появилась поздно вечером. Улыбчивая, радостная, разговорчивая, юморная. Скромная и внимательная к собеседникам. Она очаровала всех. Это она придумала, чтобы всем вместе петь колядки. Никогда ничего подобного они раньше не делали. Иоахим принес из подвала свою старую гитару, память студенческих времен. Кристиан сел по-турецки под елкой, начал играть и петь. Сразу стало душевно и трогательно. Она сидела на подоконнике и в какой-то момент заметила, что Марлена неотрывно смотрит на Кристиана.
Несколько месяцев спустя, в марте, Якуб улетел в Кливленд. Лицей, в котором он учился, сотрудничал с одной из местных школ. Она помнит свой ужас, когда за ужином он, уже не в силах сдержать возбуждение, рассказал им о приглашении. Она давно не видела его в таком приподнятом настроении. И дело было вовсе не в том, что именно ему, единственному из школы, предложили поехать. Якуб воспринимал это, прежде всего, как шикарный шанс. В основном из-за языка. Он тогда был одержим английским. Больше, чем математикой или физикой. В глубине души она была против этой поездки, хотя ничем не выдала своего отношения. Она не могла себе представить столь долгой разлуки. Это был не какой-то двухнедельный лагерь. Это было на полгода, на целых долгих шесть месяцев!
Иоахим воспринял это сообщение с типичным для себя безразличием. Если не считать ехидного (Якуб снова был в конфликте с отцом) комментария: «Кливленд? Никогда не слышал. Наверняка какая-то дыра». Якуб всегда нормально переносил подначки отца: то ли делал вид, что не слышит, то ли демонстративно игнорировал их, то ли просто успел привыкнуть. Но тогда в нем как будто что-то лопнуло, и он разрыдался. Когда сын выбежал из квартиры, она, в приливе ярости вскочила со стула, подошла к Иоахиму, вылила ему на голову тарелку супа и вышла, хлопнув дверью.
После этого случая в доме целый месяц было тихо. Иоахим молчал за завтраком, молчал, когда возвращался с работы, они молча ложились спать и молча вставали. Он не отвечал даже на ее «доброе утро». Невысказанные слова висели в воздухе. Он вел войну с помощью молчания и эмоций, потому что хотел наказать ее. И ему это удалось. Он идеально выбрал момент: после отъезда Якуба она была ужасного одинока.
Это было трудное, печальное для нее время. Она не могла справиться с тоской. Не хватало жизненного опыта. Короткие летние отъезды сына не могли сравниться с этой разлукой. Когда Якуб уезжал на каникулы, она знала, что, если боль будет слишком сильной, она может на день оторваться от работы и через несколько часов пути увидеть его. Теперь это было нереально. Ей не хватало всего. И это уже через неделю. Ей не хватало разговоров за завтраком, поцелуев после возвращения из школы, даже споров о занятой ванной, когда он, сидя в ней, читал книгу. Порядок в его комнате поначалу ее удивлял, потом раздражал, а несколько недель спустя уже пугал. Иногда она заходила туда по вечерам, вытаскивала книгу с полки, садилась на кровать и читала. Она заметила, что более или менее нормальные книги стоят ниже, то есть ближе. Книги с верхних полок она обычно откладывала после пары прочитанных страниц – в них было больше рисунков, диаграмм, схем, уравнений и графиков, чем человеческого текста.
Никогда раньше не присматривалась она к книгам Якуба. Самое большее – в спешке смахивала с них пыль. Между тем выяснилось, что ее шестнадцатилетний сын читает Воннегута, Маркеса, Булгакова, Эко. А ведь еще недавно плакал, читая «Мальчиков с Площади Оружия». И эту книгу нашла она на нижней полке. А, начав читать ее, сама залилась слезами. Хотя, скорее, из-за тоски по Якубу, чем из-за судьбы Немечека. Так, вся в слезах, она гасила лампу и засыпала в его постели… Но в одну из ночей произошло нечто неожиданное и очень важное. Ее разбудил шорох. На фоне света из окна она смогла различить сгорбленную фигуру, сидящую за письменным столом Якуба. Иоахим! Он не заметил ее и испугался, когда она его позвала. Он подошел к ней и присел на край кровати, взял ее руку и долго целовал. Заснули вместе, обнявшись.
Сейчас ее тоска по Якубу была другой, чем та, которую она испытала несколько лет назад, и которая оказалась самой мучительной в ее жизни. Она вдруг вспомнила о ней. Впрочем, слово «вспомнила» не совсем тут подходит: эта тоска была с ней практически постоянно, никогда ее не отпускала. Ее успокаивало только существование магической Сети, которая была
