Книга Тревожные воины. Гендер, память и поп-культура в японской армии - Сабина Фрюштюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ПЕРВОПРОХОДЦЫ И ОДИНОЧКИ
Какими бы ни были их основные мотивы для вступления в Силы самообороны, выбор женщинами военной карьеры требует от них значительной независимости и создает у них, особенно у женщин-офицеров, ощущение, что они первопроходцы и обязательно одиночки, которые вступают в конкуренцию с коллегами-мужчинами в маскулинном и потенциально враждебном мире. Оказавшись в вооруженных силах, женщины-военнослужащие испытывают огромное давление, которое вынуждает их признать традиционные гендерные роли, – это происходит из-за сочетания ожиданий, поставленных задач и динамики властных отношений в вооруженных силах. Как и военнослужащие-мужчины, проходящие изменчивые процессы идентификации и диссоциации с гендерными конфигурациями, такими, как гражданский служащий, солдат США и солдат Императорской армии Японии, о чем я говорила в предыдущей главе, в своих попытках справиться с этим особым давлением женщины-военнослужащие сталкиваются с различными гендерными конструкциями. Эти конструкции смоделированы на основе нормативной конфигурации солдата-мужчины и состоят из трех перекрывающихся феноменов: явного и сознательного отрицания того, что женственность персонажей вообще имеет значение, в сочетании с обязательством действовать так же хорошо, как и мужчина; банальностью гендерной дискриминации и сексуальных домогательств как неотъемлемого элемента их профессии, которому каждая должна противостоять самостоятельно; и отказ от правил общепринятой женственности. Будучи милитаристскими феминистками, женщины-военнослужащие становятся все более изолированными от женщин вне армии, в результате чего не могут признать, что сталкиваются с теми же проблемами, что и те женщины [Enloe 2000: xiii].
Женщины-военнослужащие предпочитают настаивать на том, что в их повседневной жизни сам факт того, что они женщины, занимает по важности третье или четвертое место после того, какое звание они имеют и в каком полку и части служат. Отвечая на вопрос о гендерных различиях и случаях дискриминационного обращения, капитан Кураги Судзуё твердо придерживалась убеждения, что Силы самообороны не руководствуются гендерными принципами. Она уверенно сообщила: «Я ненавижу феминисток!» По мнению Кураги, феминизм отстаивал эссенциалистскую позицию, согласно которой женщины обязательно отличаются от мужчин, оправдывая тем самым различное обращение с женщинами и мужчинами в вооруженных силах и за их пределами. Возможно, Кураги так сильно стремилась полностью исключить гендерный вопрос потому, что считала слишком большой ответственностью быть во многих профессиональных ситуациях единственной женщиной-офицером и часто единственной женщиной-военнослужащей. Судя по всему, Кураги ощущает себя в затруднительном положении, характерном для женщин-военнослужащих, преуменьшающих гендерную дискриминацию и сексуальные домогательства в других местах [Sasson-Levy 2003: 93]: признав дискриминацию по половому признаку и испытывая обиду или раздражение, она подтвердила бы тот самый дискурс, который определяет ее как сексуальный объект, а также как слабую и уязвимую. Принимая как данность банальность проявлений гендерной дискриминации и сексуальных домогательств, они выстраивают стратегию предотвращения этих феноменов вплоть до полного их исключения. Более того, если бы такие, как Кураги, женщины-военнослужащие имели четкое представление о себе как о жертве сексуальной агрессии, они были бы вынуждены позиционировать себя в рамках дискурса виктимизации. С их точки зрения, жертвы беззащитны и уязвимы, им не место в вооруженных силах, среди самопровозглашенных защитников слабых. Для Кураги и ее коллег-женщин очевидно, что те, кто подтверждает своим поведением статус жертвы, не будут восприниматься в вооруженных силах как равные. Таким образом, возникает внутреннее противоречие между дискурсом и ролью жертвы и пребыванием в вооруженных силах в качестве их полноправного члена. В центре этого противоречия находятся женщины-солдаты, которые подвергаются гендерной дискриминации и сексуальным домогательствам. Игнорирование таких инцидентов, предупреждает Орна Сассон-Леви [Sasson-Levy 2003: 93], интерпретируется правонарушителями как молчаливое согласие и фиксирует их деяния в качестве армейской нормы.
Однако, описывая взлеты и падения своей карьеры, планы на будущее и отношение к вооруженным силам, женщины-военнослужащие вспоминали случаи, свидетельствующие о гендерной предвзятости. В то время как некоторые из них подчеркивали, что в Силах самообороны было много «хороших мужчин, готовых оказать поддержку», другие говорили о своей изолированности и о том, как сталкивались с представлениями о женщинах, вызывающих у них внутренний протест и потребность сражаться против них.
Женщины-военнослужащие в офицерском ранге относились к гендерному строю Сил самообороны особенно критично, отчасти потому, что они имели более длительный стаж службы и считали свою военную карьеру приоритетной, а также потому, что успели столкнуться с серьезными препятствиями на пути к ее успеху. После окончания НАС или другого университета женщина-офицер начинает свою карьеру в рамках гендерно-специфических правил. Бывший кадет НАС Секидзаки Йоко сочла свое посвящение в СССЯ в НАС в 1992 г. особенно репрессивным, а первоначальную враждебность мужчин оценивала как яростную. Старшие кадеты просто сказали, что им не нужны женщины в Академии. Они видели, что в НАС и на базах по всей Японии было построено несколько новых секций, а старые здания отремонтированы для размещения женщин-кадетов и военнослужащих, и пришли к выводу, что к женщинам-кадетам относились с особым вниманием. Женские туалеты и комнаты в общежитии оказались намного лучше, чем старые помещения для мужчин. Физические наказания в отношении женщин были запрещены, и старшие курсанты возмущались тем, что с ними обращались гораздо более сурово, чем с новичками женского пола [Sekizaki 1995: 179][56].
Эти обиды кадетов-мужчин постепенно сошли на нет, а количество кадетов-женщин в НАС с 1992 года, когда были приняты первые из них, утроилось. Сегодня, наряду с 850 мужчинами, посещают НАС 150 женщин, но квота по-прежнему ограничивает процент последних до пяти на класс[57]. Из-за этой квоты женский пул кандидатов гораздо более конкурентоспособен. В 1999 г. – после десяти лет рецессии – в НАС было принято 2,9 % кандидатов-мужчин, но только 1 % кандидатов-женщин [Bōeichō 2000a: 275]. Для них военный мир явно не создавал привилегированных условий – на самом деле он казался суровым и ограничивающим. Иногда Секидзаки вспоминала тот день, когда покинула НАС, следующим образом:
21 июня 1993 года я предстала перед командиром своего подразделения и объявила о своем уходе из НАС: «Взвод 323, курсант второго курса, Секидзаки Йоко уходит в отставку». …Когда я получила документы об увольнении из канцелярии, мои год и три месяца в Академии закончились. В то время я почти не думала о том, что я узнала, что я говорила и почему я хотела выйти из НАС. Нет, я не могла думать обо всем этом. Чувство поражения при сравнении себя с моими товарищами-кадетами, особенно женщинами, было очень сильным. Все мы страдали одинаково. Поскольку я сбежала, ничего не изменится… Теперь я живу более яркой жизнью, но всякий раз, когда думаю о НАС, я чувствую себя птицей, вырвавшейся из клетки [Sekizaki 1995: 171–172].
По прошествии нескольких лет увольнение Секидзаки не кажется внезапным решением. По разным причинам курсанты уходили каждый месяц. Ее беспокоило, что у нее не было времени всё обдумать. Она начала получать травмы, а однажды потеряла на тренировке сознание, и ей поставили диагноз «стрессовый синдром». Затем последовали новые травмы. Она хотела вступить в ВВСС, но вместо этого ее отправили в СССЯ. Родители сказали ей, что она изменилась и больше не была прежней. В конце
