Книга Человечество: История. Религия. Культура. Древний Рим - Константин Владиславович Рыжов

первые трибы сказали «да будет так!», Камилл объявил: «Поскольку, квириты, вами правит уже не власть трибунов, а их произвол и право запрещения, добытое некогда уходом простого народа, вы упраздняете, пользуясь той же силой, какою этого права добились, – я, диктатор, поддержу это запрещение: не столько всего государства ради, сколько ради вашей же пользы, своею властью защищу ваше право помощи, ныне поверженное. Поэтому: если Гай Лициний и Луций Секстий уступят запрещению товарищей, я, как патриций, не вмешаюсь в ход плебейского собрания; но, если, вопреки запрещению, они, как завоеватели, будут навязывать гражданам свои законы, я не потерплю, чтобы трибунская власть губила себя самое».

Когда народные трибуны, пренебрегши предупреждением, ничуть не умерили своего пыла, то Камилл в гневе послал ликторов разогнать плебеев, пригрозив, что, если так продолжится, он приведет всю молодежь к военной присяге и немедля выведет войско из города. Немалый страх он вселил в плебеев, но дух их вождей только распалил, а не укротил. Тогда, так как дело не двигалось, он отрекся от должности (причиной тому стали какие-то ошибки при назначении). Впрочем, в тот раз голосование так и не состоялось. Оно было отложено после выступления Аппия Клавдия.

4) Победа плебеев

Избранные в десятый раз, те же трибуны Секстий и Лициний предложили закон о децемвирах по священным делам; десять человек частью должны были избираться из плебеев. Избранно было пятеро из патрициев и пятеро из плебеев. После этой ступени дорога к консулату казалась уже проложенной. Однако внезапно пронесся слух о галльской войне и побудил государство назначить в пятый раз диктатором Марка Фурия Камилла (в 367 г. до Р.Х.). Он поставил начальником конницы Тита Квинкция Пена. При них произошла битва с галлами в Альбанской области. Хотя памятью о прошлом поражении галлы и нагнали великого страху, победа римлян определилась сразу и без труда. Многие тысячи варваров погибли в строю, многие тысячи – по взятии лагеря.

Едва Камилл справился с этой войной, как начался мятеж в Городе, еще грознее войны: ожесточеннейшая борьба вынудила диктатора и сенат принять требования народных трибунов. И вот, вопреки знати, проведены были консульские выборы, на которых Луций Секстий первым из плебеев был избран в консулы. Но и этим борьба еще не закончилась, так как патриции заявили, что не утвердят избрания; и дело дошло почти до ухода плебеев из Города и прочих пугающих предвестий гражданской войны. Наконец удалось благодаря диктатору унять разногласия на таких условиях: знать уступила простому народу, согласившись на избрание плебейского консула, а простой народ – знати, согласившись на избрание одного патрицианского претора, чтобы тот вершил суд в городе. (Ливий; VI; 31–42).

5) Мор. Смерть Камилла

В следующее консульство [365 г. до Р.Х.] при Луции Генуции и Квинте Сервилии, когда ни раздоров, ни войн не было, в Городе открылось моровое поветрие. Умерли цензор, курульный эдил, три народных трибуна. Многочисленные жертвы были среди остальных жителей. Но более всего памятен этот мор кончиною Марка Фурия – не безвременной и все же печальной.

Мор не прекращался и в следующий [364 г. до Р.Х.] год, когда консулами были Гай Сульпиций Петик и Гай Лициний Столон. Поскольку ни человеческое разумение, ни божественное вспоможение не смягчали беспощадной болезни, в поисках способов умилостивить гнев небес были учреждены сценические игры – дело для воинского народа небывалое, ибо до тех пор единственным зрелищем в Риме были бега в цирке. Однако игры эти, пишет Ливий, не избавили души людей от суеверного страха, а тела – от недуга. Мало того: когда Тибр, выйдя из берегов, затопил цирк и прервал игры в самом их разгаре, это как будто ясно показало, что боги окончательно отвернулись от людей и гнушаются их умилостивлениями.

6) Диктатор Луций Манлий и его сын Тит

В консульство Гнея Генуция и (вторично) Луция Эмилия Мамерка (в 363 г. до Р.Х.) кто-то из стариков припомнил, будто некогда мор в городе прекратился от того, что диктатор вбил гвоздь. Движимый богобоязнью, сенат распорядился назначить диктатора для вбития гвоздя. На эту роль был избран Луций Манлий Империоз. Однако он, точно его назначили править государством, а не исполнить определенный обряд, задумал войну с герниками и беспощадным набором возмутил все юношество. Пишут, что диктатор наказывал граждан не только пеней, но и телесной расправою: тех, кто не откликался на свое имя, секли розгами или отводили в темницу. Ничего путно из его затеи, впрочем, не вышло, и когда все до одного народные трибуны восстали на него, Луций Манлий вынужден был сложить с себя диктатуру.

В начале следующего года [362 г. до Р.Х.] при консулах Квинте Сервилии Агале и Луции Генуции народный трибун Марк Помпоний вызвал Манлия в суд. Никто не сомневался в обвинительном приговоре, поскольку крутой нрав Империоза был всем ненавистен. К тому же выяснилось, что Манлий обращал свою жестокость не только на чужих, но и на ближних и даже на кровных. Трибун вменял ему в вину среди прочего, что своего сына, юношу, не замеченного ни в чем дурном, он оторвал от города, дома, пенатов, форума, от света и общества сверстников и сослал в деревню, обрекая его на рабский труд, чуть не на узилище и каторгу. И за какую провинность? Оказывается, юноша не речист и косноязычен.

Эти упреки возмутили всех, только не самого юношу. Тит Манлий, напротив, был сильно удручен, оказавшись поводом ненависти к отцу и обвинений против него. Никому не сказавшись, он препоясался ножом, и рано утром отправился в город. Добравшись до дома трибуна Марка Помпония, юноша сказал привратнику, что ему нужно переговорить с хозяином, пусть-де пойдет и скажет, что пришел Тит Манлий, сын Луция. Его немедленно ввели в дом, надеясь, что, кипя злобой против отца, он либо еще добавит обвинений, либо подаст совет к ведению дела. После обмена приветствиями Манлий объявил трибуну, что есть дело, о котором он хочет говорить без свидетелей. Всем было приказано удалиться. И тут юноша неожиданно обнажил нож, наклонился над ложем и пригрозил пронзить трибуна на месте, если тот не поклянется за ним слово в слово: никогда не собирать народ ради обвинения отца. Оробевший трибун, видя перед глазами сверкающий нож и понимая, что он один и безоружен, а юноша очень силен и, что еще страшнее, неукротим в своем безрассудстве, повторил за ним клятвенные слова. Впоследствии трибун объявил, что только насилие заставило его отступиться от начатого дела.

Хотя простой народ, конечно, был бы