Книга Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Кутепов жил очень скромно. Лица, посещавшие его, неизменно отмечали не только скромность, но и некоторую бедность, царившую в его жилище. Жил он с женой, малолетним сыном и оставшимся от прежних времен вестовым для личных услуг в квартире из двух маленьких комнат, расположенной в квартале, заселенном мелкими чиновниками, ремесленниками и мещанами. «Делами» официального порядка, то есть связанными с управлением РОВСом, он занимался в помещении канцелярии 1-го отдела РОВСа, расположенной в 12-м городском округе Парижа.
Но кроме этих двух помещений он ежедневно появлялся еще и в третьем, расположенном в центре Латинского квартала Парижа. Назвать конспиративной эту квартиру в полном смысле слова нельзя, так как и сам Кутепов, и его ближайшее окружение открыто говорили о ее существовании. Занимался он там, по его словам, «гражданскими делами», в отличие от «военных дел», которые вел в вышеупомянутой квартире РОВСа. Само собой разумеется, что в дальнейшие уточнения о сути этих «гражданских дел» он не пускался.
Несколько лет спустя после признания Францией Советского Союза один из левых депутатов французского парламента внес министру внутренних дел запрос: «На каком основании французское правительство разрешает иностранцу (Кутепову) вести подрывную работу на территории Франции против государства (СССР), признанного Францией?» Ответ министра был маловразумительным: «В распоряжении министерства не имеется данных, которые позволяли бы считать подрывной ту работу, на которую указывает уважаемый депутат». Сообщение это, помещенное во французских газетах в порядке обычного отчета о заседаниях парламента, было перепечатано эмигрантскими газетами и вызвало горячие споры среди эмигрантов. Одни усматривали в расплывчатом ответе министра прямую поддержку французского правительства, оказываемую вождю воинствующей части белой эмиграции. Другие считали, что сам факт запроса и его содержание свидетельствуют о враждебных по отношению к эмиграции чувствах значительной части французской общественности и что подобные настроения таят в себе много неожиданных и неприятных для эмиграции сюрпризов в будущем.
К Кутепову явились репортеры. На их вопросы о «гражданских делах» он невозмутимо отвечал:
– Как русский, я имею право интересоваться русскими делами. Ничего противозаконного с точки зрения законов Франции в этом нет. На интересующей вас квартире я получаю советские газеты и советскую литературу, читаю, делаю вырезки из них, сопоставляю… изучаю… Вот и все.
Едва ли нужно говорить, что подобный ответ никого не удовлетворил, но острота вопроса быстро притупилась, и вскоре о третьей кутеповской квартире большинство эмигрантов забыло.
Управляющим этими «кутеповскими делами» был некий М.А. Критский, бывший московский адвокат, перешагнувший в описываемые годы далеко за 40 лет. Мне неоднократно приходилось сталкиваться с ним как с пациентом. Не раз и я задавал ему тот же вопрос, который ставили Кутепову репортеры. Критский каждый раз давал такой же ответ, как и сам Кутепов. Я понял, что дальнейшие расспросы бесполезны.
Затем я надолго потерял Критского из виду. Следующая случайная наша встреча произошла 12–13 лет спустя. Я слышал, что у него тяжелая болезнь сердца, но что с политической деятельностью он не расстался.
Мы неожиданно столкнулись с ним на тихой и малолюдной авеню Сюффрен. Я с трудом узнал в сгорбленном, седом и немощном старике некогда бодрого и энергичного московского адвоката. Было это в 1947 году, за месяц или полтора до моего отъезда из Франции с очередной группой репатриантов. Он остановил меня и заговорил первый, не скрывая своей недоброжелательной иронии.
– Значит, едете?
– Еду…
Он помолчал полминуты, потом продолжал:
– Ну что же! Вольному воля… Только полагаю, что очень скоро горько об этом пожалеете…
– Полагаю, что не пожалею…
Он еще помолчал, потом внезапно кулаки его сжались, из-под нависших седых бровей блеснул взгляд, полный бешеной злобы, руки и голос задрожали.
– Нет… нет… Я не из таких простачков, чтобы им верить! Если я поехал бы туда, то только с одной целью: взорвать это осиное гнездо, стереть с лица земли большевиков и пройти по их трупам…
Мне стало жаль этого конченого человека, который за тридцать лет своей сознательной жизни, проведенных за рубежом, не научился ничему и который, стоя одной ногой в могиле, повторял слово в слово то, во что верил и что высказывал все эти тридцать лет.
А сколько было в эмиграции таких законсервированных интеллигентов, принадлежавших когда-то к «сливкам общества» и даже руководивших в свое время общественным мнением. Как тут не вспомнить писателя Мережковского, кумира русской интеллигенции последнего перед революцией десятилетия, до последнего вздоха своего (он умер в годы войны) посылавшего проклятия новому строю, новой жизни и новым людям. Как не упомянуть о «короле русского фельетона» эмигрантских лет журналисте Александре Яблоновском, бывшем либерале-профессоре И.П. Алексинском, бывшем «легальном марксисте» П.Б. Струве, бывшем приват-доценте Харьковского университета В.X. Даватце, который тридцать лет подряд твердил, что высшее счастье и радость на земле – носить погоны и мундир офицера Белой армии…
Да разве всех перечислишь!
В 1930 году произошло событие, глубоко потрясшее весь правый сектор эмиграции: генерал Кутепов бесследно исчез. Случилось это вскоре после смерти Врангеля. Трудно передать то волнение, которое охватило эти круги. На ноги были поставлены вся парнасская полиция и судебно-следственные органы, однако выяснить что-либо не удалось.
После этого не менее года тема об исчезновении Кутепова была ведущей в эмигрантских разговорах. Но время делает свое. Постепенно потрясение утихло, волнение улеглось. Эмиграция, как говорится, «перешла к очередным делам».
Кутепов исчез, но с его исчезновением не прекратилась антисоветская диверсионная работа «боевых» кругов правого сектора. На смену Кутепову пришел генерал Миллер, бывший главнокомандующий Белой армией, оперировавшей в 1918–1919 годах на севере России и сброшенной Красной армией в море, как это случилось и с прочими белыми армиями. Он встал во главе РОВСа и продолжал дело Кутепова.
Надо сказать, что возглавление им РОВСа вызвало некоторое замешательство в кругах белого офицерства.
Кутепов был плоть от плоти и кровь от крови тех кругов офицерства, которое «сделало» Гражданскую войну. Его популярность среди офицеров врангелевской армии, задававших тон всему РОВСу, была колоссальна.
Он был выразителем дум и чаяний преимущественно белоофицерской молодежи, да и сам он не был стар: Гражданскую войну он начал в возрасте 35 лет.
Миллер, наоборот, принадлежал к кругам старого кадрового генералитета. Его северная Белая армия была малочисленна, а ее существование – кратковременно. На юге России о ней знали очень мало.
Удельный вес старых офицеров в РОВСе был невысок. Для них Миллер был, конечно, вполне «свой» и не чета «выскочке» Кутепову. Но тон в
