Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

по грубоватым покрикиваниям деда и бабки ле Бон и по их приносящим пользу, надежным рукам. А между тем больное горло пани Корвин обрадовало и ее дочерей, и мадемуазель, и саму Анну-Марию. Здание оперы ошеломило ее своим великолепием, музыка и пение заставили задуматься над тем, что дети «красных» не так уже глупы, раз убегают в Париж, где тоже есть оперный театр и можно, возвращаясь домой, напевать запомнившиеся арии. Правда, тетка заявила, что она фальшивит, но святая Анна Орейская! Ведь Анна-Мария впервые услышала «Богему» и имела право не только фальшивить, но и перед тем, как снять бархатное платьице, одолженное ей Эльжбетой, признаться себе в том, что день был совершенно необыкновенным.

В эту ночь она не упала с узкой открытой кровати. И ей не снились ни омары, ни пучеглазые лангусты…

Встреча с книгой была равнозначна заключению какого-то тайного союза, расширению границ известного ей до сих пор мира. На Хожей, в кабинете доктора, кроме медицинских книг, на полках стояли разные словари, альбомы и богато иллюстрированные энциклопедии. Она вынимала их по очереди, рассматривала иллюстрации, нашла и отложила в сторону французско-польский словарь. К сожалению, все книги доктора интереса для чтения не представляли, и только где-то на нижней полке Анна-Мария нашла французские романы в желтых переплетах. Она сразу взяла несколько, про запас, и отнесла в свой угол за шкафом. Но на следующий день Кристин ле Галль, застав Анну-Марию за чтением какого-то плохонького романа, отобрала кремовый томик и запретила выносить книги из кабинета доктора, пообещав дать почитать «что-нибудь подходящее для ее возраста».

Так это и началось. На первом этаже дома на улице Познаньской, 16, совсем рядом с Хожей, в двух темных, давно не ремонтированных комнатах она пережила самое чудесное событие своего детства. Старая, близорукая библиотекарша околдовала ее, колдовство продолжалось долгие годы, до самой смерти этой женщины. Благодаря ей Анна-Мария вошла в волшебную страну приключений и сказок, познакомилась с миром вечных льдов, девственных пущ и тропических джунглей. На ферме покупали только молитвенники, а в монастыре, кроме жития святых, можно было сколько угодно читать избранные произведения классиков, входящие в список обязательной литературы, или знакомиться с переживаниями Софи и заботами глупенькой Бекассины. В Варшаве Кристин позволяла ей значительно больше, а в библиотеке полки с французскими книгами занимали целую стену в глубине комнаты. Пани Алина встречала ее как самого желанного гостя и, прощаясь, с сожалением спрашивала, когда она снова заглянет. Неужели она берет с собой книги, отправляясь на прогулку в Лазенки, значит, она их просто глотает? И Анна-Мария призналась ей одной, что нашла в парке такой уголок, в который заглядывают лишь дрозды и белки, именно там, спрятавшись в буйной, высокой траве, она жадно читает и только в полдень делает перерыв — эту привычку она привезла оттуда, из Арморика, — тогда она развертывает пакет с бутербродами и ест одна, и еще кормит своих рыжих подружек орехами, купленными на деньги тетки. Кристин знает о ее страсти приручать этих смешных зверьков, но она, наверное, не позволила бы тратить столько времени на чтение…

— Тратить? — удивилась пани Алина.

Они понимающе улыбались и заговорщически качали головами. За те несколько недель, проведенных в Варшаве, каждый том, который прямо с пыльных полок падал на зеленую траву Лазенковского парка, был для девочки откровением. Она узнавала иной мир, он будто выплывал, как рыбачьи боты из Пулигана, в удивительный океан, над поверхностью которого пересекались не ветры, а мысли.

В загородную виллу в Константине надо было ехать смешным поездом с маленькими вагончиками и паровозом, выбрасывающим искры из трубы. Поезд шел вдоль прекрасной аллеи старых тополей, ведущей к королевскому дворцу в Вилянове, а потом через поля и луга, широко раскинувшиеся по обеим сторонам железнодорожной насыпи. Сентябрь того года был удивительно красив, почти все дни ослеплял блеск солнца. В последнее воскресенье, перед самым отъездом в Париж, Анна-Мария поехала попрощаться с пани Корвин, которая все еще находилась с Адамом в «Мальве». Эльжбета только перед самой поездкой сказала ей, что длинная аллея, пересекающая сад и ведущая к дому, засажена мальвами и отсюда это название, придуманное еще маленьким Адамом, который, заблудившись между похожими друг на друга улочками и садами, попросил какого-то прохожего отвести его к дому с мальвами.

— К мальве, — упрямо повторял он. — Только у нас растет столько мальв.

Это было давно, но название привилось, и никто из домашних, едущих к прабабке, не говорил иначе, чем: «Я сегодня буду в «Мальве». Поеду в «Мальву». С тех пор количество стройных кустов намного увеличилось, они были повсюду: вокруг ограды, вокруг большого газона перед домом и по обеим сторонам террасы.

Когда Анна-Мария вошла в эту аллею, раскачиваемую порывами ветра, они еще не совсем отцвели и в середине сентября выбрасывали вверх свои розовые головки. Девочка подумала, что такие высокие цветы не могли бы расти вокруг дома на ферме Ианна, ведь их поломал бы ветер с океана. Тут Анна-Мария увидела пожилую женщину, шедшую им навстречу посредине аллеи, и ей показалось, что она совсем не моложе бабки ле Бон. Худая, высокая, с седыми волосами и узкими губами. Анна-Мария почувствовала себя обманутой Эльжбетой и только хотела сказать ей об этом, как та, подав руку пожилой женщине, сказала по-французски, видимо специально для своей бретонской гостьи:

— Добрый день, ваше величество. Я хочу вам представить Аннет ле Бон.

…Ваше величество? Королева? Выходит, это была Крулёва? Анна-Мария поняла, что в ее голове все снова перепуталось. А прабабка? Значит, она не ходит, опираясь на руку своей секретарши?

В этот момент девочка получила удар прямо в лоб, и мальвы на какое-то мгновение сомкнулись над ней, потом расступились и наконец снова встали в ровные шеренги. Потирая больное место, она сквозь расставленные пальцы увидела гриву пепельных волос и голубые глаза, смотревшие на нее с близкого расстояния, совсем рядом над ее рукой. Потом кто-то коснулся ее головы и восхищенно воскликнул:

— Что за удар! Если бы она была козлом, я попала бы точно посредине черепа, между рогами. А так ничего не случилось. Mon Dieu! До свадьбы заживет!

У ног Анны-Марии лежал теннисный мяч, а перед ней, в теннисных туфлях, с ракеткой в руке, стояла светловолосая женщина в белом платье. Глаза у нее были очень голубые, и вся она светилась искрящимся смехом.

Эльжбета подтолкнула подругу к ней.

— Буня! Вот это и есть Анна-Мария, живущая недалеко от Геранда в Бретани.

— А я чуть не отправила ее на