Книга Номер Два. Роман о человеке, который не стал Гарри Поттером - Давид Фонкинос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2
Вольдеморт уничтожил родителей Гарри Поттера, но не сумел убить их ребенка. Он лишь оставил ему шрам в виде молнии на лбу. Этот нестираемый отличительный знак предвещал будущую встречу, неизбежную последнюю битву.
Мартин напал на своего палача, но при этом сам проиграл. Теперь он оказался в больничной палате, без всяких связей с внешним миром. Силы зла продолжали разрушать его жизнь. В первую ночь, проведенную здесь, реальное и воображаемое продолжали переплетаться в его голове. Непривычный к медикаментам, он блуждал в лабиринте душевной лихорадки. Но уже на следующее утро ему удалось собраться с мыслями. Он не испытывал никаких сожалений. Скорее, его охватило чувство освобождения. Никогда в жизни у него не случалось приступов такой ярости. С этих пор все будет по-другому. Плевать на последствия, он больше никогда не будет жить с этим человеком. И теперь у него хватит сил поговорить с матерью и рассказать про насилие, жертвой которого он стал. Вооружившись новой энергией, он был уверен, что сумеет покончить с молчанием и страхом.
В этом живительном порыве, похожем на обретение новой кожи, он проникся надеждой, что когда-нибудь сможет жить, не вспоминая постоянно о своем поражении. И был прав, что поверил: выход действительно существовал. Понадобится время, но Мартин найдет выход, и выход этот окажется по меньшей мере неожиданным.
3
Он провел несколько дней в отделении психиатрической помощи, и никто его не навещал. Мартин гулял по парку и чувствовал себя в безопасности. Вечером под действием успокоительных он отключался. Но очень быстро дозу уменьшили. На первой же встрече с психиатром Мартин очень ясно описал, что он сделал. Не выражая никаких сожалений, он все же признавал жестокость своего поступка. Столь быстрое возвращение в реальность мощно подпитывалось его наблюдением за другими подростками. Решительно, ему здесь не место. Некоторые из пациентов пытались покончить с собой, другие наносили себе порезы. Тут царил самый жесткий вариант негативного восприятия жизни. И однако, в разговорах сквозила удивительная мягкость. Иногда общение приобретало некую поэтичность надлома. И персонал был благожелательным. По ночам за подопечными надзирали двое мужчин, говоривших с сильным польским акцентом. В любой час к ним можно было обратиться за стаканом воды или с жизненно важным вопросом; они всегда старались найти ответ на ночные сомнения.
Наконец, Мартин снова увидел мать. Как он себе и обещал, во время первой же совместной прогулки в парке он рассказал ей все. Много раз она пыталась прервать его вопросом: «Ну почему же ты не сказал мне раньше? Почему?» Но он решил сначала довести свой долгий рассказ до конца. Ему необходимо было высветить каждый закоулочек своих переживаний, полностью освободиться от того, что он держал в себе. Жанне пришлось присесть на скамейку, настолько ее оглушила эта исповедь. Еще до гнева ее первой реакцией было чувство вины. Как она могла ничего не видеть, как могла позволить сыну так страдать? В конце концов ее успокоил сам Мартин. Они обнялись, словно пытаясь прикосновением восполнить то, что невозможно выразить словами.
Потом Мартин вернулся в палату. Уже направившись к выходу из отделения, Жанна почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Поэтому она зашла в первый попавшийся кабинет, такой же, как тот, где принимала решение несколько дней назад. История повторялась. Она могла бы броситься на работу к Марку, осыпать его оскорблениями, ударить, свести с ним счеты. Но она не желала его слушать. От любого слова, которое он мог бы произнести, ее заранее тошнило. Парадоксально, но гнев ее был слишком силен, чтобы вылиться в прямое столкновение. Действовать следовало немедленно – обратиться в компанию по перевозкам и мгновенно исчезнуть. После возвращения во Францию она жила только в меблированных квартирах. Меньше чем за час можно все собрать и увезти. Да, именно так и следует поступить. Бежать, бежать, не теряя ни минуты. Этим вечером он вернется в пустую квартиру. Она, пока будет подыскивать новое жилье, переночует у подруги. Марк неизбежно засыплет ее звонками и посланиями; она не станет отвечать. Перед тем как улечься спать, она пойдет в ванную и долго простоит под горячим душем. Нужно отмываться и отмываться; эта картина возникла у нее перед глазами сейчас, в пустом больничном кабинете: ее тело под струями воды.
4
Марк назавтра же заявился в здание редакции «Point». Жанна спустилась в приемную и объяснила ему, что, если он появится здесь еще хоть раз, она подаст жалобу в полицию. Сделав вид, что ничего не понял, он попытался ее умаслить. Наткнувшись на железобетонную стену, он в конце концов заорал:
– Что же он тебе наговорил? Ты должна хотя бы объяснить! – Видя, что Жанна молчит, он продолжил: – Но как ты можешь ему верить? Ты ведь знаешь, что с ним не все в порядке… Он хочет нас разлучить…
Тогда она повернулась и отчеканила, испепелив его взглядом:
– Не смей никогда больше говорить о моем сыне. Никогда больше.
Он, в свою очередь, замер, разинув рот, потом пролепетал:
– Но я же не знал про фольгу… То есть я забыл… ты должна мне верить… любовь моя…
Но она уже направлялась к лифту, и он резко схватил ее за руку:
– Ты должна верить!
Подбежал охранник, чтобы утихомирить посетителя и сопроводить его к выходу. В тот момент, когда его выталкивали за дверь, Марк с пафосом выкрикнул:
– Я люблю тебя!
Жанне было стыдно, так стыдно. Она поблагодарила работника службы безопасности, но задержалась еще на несколько секунд, глядя, как Марк выходит через стеклянный тамбур; он удалялся, становясь точкой, потом точечкой. И вот совсем исчез из виду – во всяком случае, пока.
Усевшись за стол в своем кабинете, она подумала: какое счастье, что я не родила от него ребенка. Они занимались любовью каждый вечер, она чувствовала прикосновение его тела, его лживого тела. Еще долго ее будет тошнить при этой мысли. Одна из коллег, прослышав о сцене в холле, заглянула узнать, все ли в порядке. Жанна изобразила дежурную улыбку, прежде чем запереть дверь на ключ. На сегодняшний день с нее хватит посторонних взглядов.
5
