Книга Бруклинские ведьмы - Мэдди Доусон

ох-х-х-х-х! — И Хаунди опускается на кровать, вернее, шлепается на нее и смеется от изумления, так что я переворачиваю его и оказываюсь с ним нос к носу, а потом — и это требует усилий, доложу я вам — взгромождаюсь сверху и сижу, оседлав его. И медленно, очень медленно в Хаунди возвращается свет, и он отдает себя мне. Это почти то же самое, что пассеровать грибы — наступает момент, когда они сдаются, уступают, и тогда алхимическая реакция завершается.

Вот так мы с Хаунди творим любовь. Грибы в ковшичке.

Мы творим ее уже давно, толстый и худая, болезнь и здравие, и все такое. Никогда не знаешь, какой миг станет для тебя последним.

Он не был ни моей первой любовью, ни второй, ни третьей, ни четвертой, ни, может быть, даже тридцать четвертой. Но Хаунди, как я теперь понимаю, — простой, честный, прямой Хаунди — главная любовь моей жизни.

И когда я говорю ему об этом, он крепко зажмуривается, а потом снова открывает глаза, и свет его любви почти ослепляет меня.

Приходит Лола, чтобы помочь мне с подготовкой поминок. Пока я мою миски и подносы, она вынимает бумажные гирлянды, короны и конфетти, оставшиеся от нашей прошлой гулянки в начале лета.

— Даже не знаю, — говорит она, — мне почему-то кажется, что гирлянды на поминках как-то неуместны, ведь правда?

— Очень даже уместны. Я меняю правила поминок, ты забыла? Уйду с треском. С гирляндами и всякими такими штуками. Лично я надену диадему, и ты, надеюсь, тоже. Фактически мне нравится идея умереть в диадеме.

Она оборачивается и грустно улыбается мне;

— Ах, Бликс, ты не умираешь. Я повидала людей, которые стоят на пороге смерти, ты совсем не такая. Во-первых, умирающие не моют миски для вечеринки с угощением. А во-вторых, они не помышляют о сексе.

— Ох, дорогая, ты нас слышала?

— Слышала ли я вас? Издеваешься? Чертовски верно подмечено, я вас слышала. Я шла по улице и подумала, что Хаунди издает такие звуки… погоди, именно из-за этого его и прозвали Хаунди? Правда же? Он тявкает, как… как грейхауид какой-нибудь… Ох! — И она закатывается от смеха.

— Так и есть. Он старая борзая.

— Боже, мне этого не хватает.

— Секса? Правда не хватает?

— Ага.

— Нет, правда-правда? Действительно не хватает?

Я же говорю, да. Последний раз это было так давно, что теперь мне, наверно, уже не пережить ничего такого. У меня там внизу как-будто наждачная бумага.

— Это не оправдание. Теперь для этого придумали всякие штучки. В аптеке продаются. И у тебя может быть секс, знаешь ли. Вернее, тебе это известно. — Я не могу сопротивляться искушению и произношу: — И раз уж мы заговорили о сексе, как вышло, что ты не рассказала мне о мужике, который регулярно за тобой приезжает? Он бы переспал с тобой, только помани.

— А-а, этот? — Выражение ее лица делается хмурым. — Это ты его подослала, да?

— Конечно я. Правда, не его лично. Мне даже неизвестно, кто он такой. Я просто закинула во вселенную мысль, что тебе снова нужно кого-то полюбить. Так что давай рассказывай, с чего это ты такая скрытная.

— Ты хочешь знать правду?

— Конечно, чтоб ее. Ты обо всем мне рассказываешь, а тут внезапно не говоришь ни слова об этом мужчине. Не думай, что я не заметила, как ты вдруг заскромничала.

— Ну да, я не рассказывала тебе, потому что не хочу, чтобы ты придавала всему этому большое значение. И разбрасывала тут свой волшебный порошок. Он просто друг, ясно? Из прошлого. Ничего больше.

— Ага-а-а, — тяну я. Дело в том, что я изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы в ее жизни появился кто-то, кто мог бы завоевать ее доверие, возможно, из числа старых знакомых, потому что Лола немного трусовата, когда дело доходит до знакомства с новыми мужчинами. Я писала об этом в дневнике; распевала песнопения; кидала монетки «И цзин»[7]; и уж для верности сплела парочку заклинаний. И посылала во вселенную молитвы. Полный набор.

— Вот видишь? Опять ты за свое. Тебе мерещатся амуры там, где ничего подобного нет. Уж извини, но ты просто принимаешь желаемое за действительное, Бликс.

Я только улыбаюсь.

Перед самым началом поминок Патрик сообщает, что не сможет прийти. Потому что чувствует себя моськой, говорит он.

Моська. Это код, обозначающий, что Патрик считает себя слишком уродливым, чтобы находиться в приличном обществе. Это слово мы используем, общаясь между собой. Видите ли, Патрик не просто стеснительный, дело в том, что у него изуродовано лицо и смещена на сторону челюсть. Однажды он оказался в кухне, где из-за утечки газа вспыхнул пожар, и в одно мгновение из довольно привлекательного и хорошо приспособленного к жизни человека (его слова) превратился в отвратительное животное. Это он так себя характеризует, не я; а ведь свет, который льется из глаз Патрика, совершенно преображает его лицо. Вы видите этот свет и даже не замечаете ни его челюсти, ни кожи, натянутой так туго, что она кажется почти прозрачной. Свет заставляет забыть обо всем этом.

Однако так уж Патрик описывает себя — как отвратительное животное, — потому что лишь он один не может видеть этого своего света, и периодически мне приходится спускаться в его темную и затхлую квартиру, где он живет в обществе множества старых компьютеров и одного кота с дурным характером. Я сижу там с ним и пытаюсь втолковать, что другие люди видят в нем свет, а еще — что у него такая душа, за которую всякий его полюбит.

Он разбивает мне сердце, этот Патрик, Ведь он обещал прийти на отвальную Бликс.

— Спущусь с ним повидаться, — говорю я Хаунди и Лоле, и oни обмениваются взглядом, но не пытаются меня остановить. Я надеваю свою длинную, расшитую стеклярусом юбку, Лола помогает мне застегнуть ее поверх Кассандры, а потом я облачаюсь в пурпурную жакетку и накидываю шаль, которая вся в кружевах и зеркальцах, они везде, даже на бахроме. Лола взбивает мне волосы, чтобы они стояли дыбом, — и вот я выхожу и спускаюсь по лестнице к логову Патрика.

— Сегодня я не могу этого сделать, Бликс, — отзывается он с другой стороны двери, когда я стучу в нее.

— Милый, мне нужно, чтобы ты был у меня на поминках, — говорю я. — Сделай в дверях маленькую щелочку. Я должна тебе кое-что сказать.

Через некоторое время я слышу, как отпираются пять замков, а потом Патрик впускает меня в квартиру, и я начинаю расхаживать