Книга Журавлик по небу летит - Ирина Кисельгоф

У моей Коломбины белое платье из шелка и кружев, как у невесты. А на ножках атласные пуанты с лентой крест-накрест. Мне так захотелось. Я делаю кукол, а не они меня. Ее улыбка получилась лукавой сама собой, хотя это элементарно. Нужно просто приподнять уголки губ, и они сами изогнутся луком. Я теперь это часто практикую. На Мишке. Какой у него глупый вид! Ухохотаться! Я и сейчас смеюсь как… Фекла! Мама вышила Коломбине губы из переливчатых красных ниток, и они стали похожи на клубнику в пупырышках. Как у меня. Так сказал Мишка… А я не покраснела, а улыбнулась. Нарочно! Зато Мишка покраснел за меня. Вот так-то!

Мама наконец-то сшила мне и юбку и платье. Я завертелась перед зеркалом. Прямо внутри солнечного конуса, падающего из окна. Как на заказ! С этого дня всегда буду примерять платья внутри конусов света. Они смешат мои клубничные губы и раздувают юбки солнечным парусом.

– Ну как?

– Супер! – Мама подняла большой палец.

– Что супер? Платье или юбка?

– Ты, – ответила мама.

– Да? Тогда лучше без платья и юбки.

– Лиска! – закричала мама.

Я сделала большие глаза и важно сказала:

– Мне не хотелось бы, чтобы ты думала, о чем я совсем не думаю.

– Ну, Лиска! – восхитилась мама. – Ты просто казуист!

– Да, – скромно сказала я.

Кто такой казуист? С чем его едят? А, ладно. Обойдусь! Умнеть мне сегодня не хочется. Я желаю глупеть!

– А не пройтись ли нам по городу? – предложила мама. – Суббота. Такой день пропадает! Давай?

Я подпрыгнула вверх и расцеловала маму. Ни с того, ни с сего. Глупею!

Мы с мамой важно шли по нашему проспекту. Ветер холодил мои коленки и надувал оборки моей юбки белым облаком. Белое облако хлопало по моим ногам, а мое настроение хлопало в ладоши. Я загляделась на свое отражение в витрине и даже не заметила, как к нам подошел Мишкин папа.

– Ты красавица, Лиза, – отчего-то без улыбки сказал он.

– Да, – важно произнесла я. Зачем ломаться, если тебе говорят правду?

– Куда-то спешите?

– Нет, – ответила мама. – Просто гуляем. Вечер замечательный. Жаль сидеть дома.

Мишкин папа пошел за нами, хотя ему было не по пути. Он объяснял нам погоду, идя с нами по улице в центре этой самой погоды.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я. – Если бы не вы, мы ни за что бы не догадались, как замечательна эта погода.

Мишкин папа смешался, а мама промолчала. Я бросила на нее взгляд, у нее было какое-то испуганное лицо. Я поняла, что сморозила глупость.

– Я не то хотела сказать, – пробормотала я. – Мне казалось, что я шучу.

– Ты сказала то, что я хотел услышать! – неожиданно разгорячился Сергей Николаевич и ни с того, ни с сего повторил: – Ты очень красивая…

Повторил, окончательно запутался и замолчал. У него сделалось такое же испуганное лицо, как и у мамы. Я поразилась. Мишкин папа вел себя так, словно хотел мне понравиться. Но он и так мне нравился, ему не стоило стараться.

– Благодарю вас, – церемонно ответила я. – Вы очень добры. Очень! – и вдруг захохотала. Мишкин папа смущенно засмеялся вслед за мной. Даже мама рассмеялась. А я думала, она будет меня ругать!

– Я чувствую себя клоуном, – признался он. – Глупым Арлекином.

– А я чувствую, что вы мне нравитесь! – Я стрельнула глазами и чмокнула его в щеку. Совершенно случайно. Я вовсе этого не хотела. Просто со мной случился весенне-юбочный удар. Я захмелела от него как от вина. И от солнца тоже! И от своих голых коленок! И от взглядов взрослых мужчин! От всего на свете!

– Лиска! – воскликнула мама. – Сумасшедшая девчонка!

Мама за меня покраснела, я за нее рассмеялась. А Сергей Николаевич сказал, что ему повезло несказанно. Так и сказал: «несказанно»! Я обожаю старые слова!

– Может, зайдем в кафе? – Сергей Николаевич просительно заглянул в мамино лицо.

– Да! – крикнула я. Мне хотелось шампанского. Три капли. Ну, или тридцать три.

– Это невозможно, – невежливо отказалась мама.

– Оля, я звоню Миле, и мы идем все вместе.

– Ма! – заканючила я.

Боже! Как мне хотелось в кафе в своей новой весенне-облачной юбке!

– Хорошо, – неохотно согласилась мама.

– Ура!!! – закричала я.

И Мишкин папа, по-моему, тоже был рад, он молчал и улыбался. Но моя радость была куда круче. Я смеялась, запрокинув голову к небу. И моя радость откликнулась шорохом пальцев по моей курточке. Я развернулась и увидела пару синих глаз за упавшей соломенной челкой.

– Что за вече? – спросила пара синих глаз.

– Мы идем в ресторан, – объявил Сергей Николаевич. – Твоя мама уже собирается.

– Мы не идем в ресторан, – не согласилась пара синих глаз. – Туда идете вы.

– Как? – Я чуть не заплакала.

Я уже захотела идти в ресторан с Мишкой, а он не хочет! И я уже не хочу. Совсем не хочу! Я хочу… Не знаю чего хочу, но очень хочу!

– Мы не ходим в общепит. Юность зажигает в других местах. – Мишка дернул меня за руку и потащил за собой, я даже не успела проститься.

– Ты что? – возмутилась я.

– Я заметил, что у тебя есть ноги.

– И что? – смутилась я.

– Надо их показать.

Мы отправились шататься по городу. По пупырчатым асфальтовым дорожкам, вдоль которых выстроились огромные карагачи. Они сейчас уже не такие угрюмые, как зимой, а наоборот, веселые. Солнце поблескивает на их корнях пряжками и отсвечивает лампасами на стволах. Мне они напоминают кукол, которых мы с мамой сделали прошлым летом. Придворные и челядь российского императорского двора. Придворные императорского двора занимают целую полку в моей комнате и сверкают бисером, стразами, золотым шитьем и пайетками. Все ахают, глядя на них, а я важничаю. Летом у карагачей такие же роскошные кафтаны в солнечных лентах, орденах и бранденбурах. Я задрала голову и увидела липкие почки, похожие на малюсенькие зеленые яички в коричневых, блестящих подъяичниках. Зеленые вегетарианские яйца! Такие смешные!

– Че хихикаешь? – спросил Мишка.

– Карагачи похожи на старых оберкамергеров, – сказала я. – Знаешь, какие они красивые летом? У них зеленые вицмундиры, а солнце блестит на них бранденбурами и позолоченными пуговицами. Помнишь моих дворцовых кукол?

– На фига мне твои бакенбарды, Ромашова? – скучно откликнулся Мишка.

– Бранденбуры – это узорчатая обшивка петель с ложными кисточками, – засмеялась я. – Их осенью распускают гусеницы. Тянут солнце к земле паутиной и качаются на ней крошечными гирьками.

– А мне поровну! – вдруг разозлился Мишка.