Книга Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер

фантастически абстрактное; Санчо Панса же есть представитель сытого и лукавого компромисса с реальностью. Думаю, что мы должны действительно браться за великие, настоящие дела и вместе с тем делать естественные и самые обыкновенные нужные вещи, мы должны столь же решительно противиться «предопределению» (я считаю важным, что это понятие среднего рода), как в данное время мы ему покоряемся. О «Промысле» (Fьhrung) можно говорить лишь за пределами этого двойственного процесса, Бог уже не встречается нам как «Ты», а также скрыто в «Оно» («предопределении»), и в моем вопросе речь, по сути дела, идет о том, как мы в этом «Оно» («предопределении») обретаем «Ты» или, другими словами, как из «предопределения» в действительности получается «Промысл». Таким образом, границы между сопротивлением и покорностью в принципе нельзя точно определить; но и то и другое должно иметь место, за то и за другое надо браться со всей решимостью. Такого гибкого, живого дела и требует от нас вера. Только так мы сможем переносить любую ситуацию и извлекать из нее пользу.

23.2.44

Если у тебя будет возможность съездить на Страстную Пятницу в Рим, я бы тебе посоветовал принять участие в дневной службе Великого Четверга (примерно от 2 до 6) в соборе Св. Петра; это и есть богослужение Страстной Пятницы, так как римская церковь начинает праздники накануне около полудня; насколько я могу припомнить (но это не точно), в Среду также большая служба. В Великий Четверг совершается гашение 12 свечей в алтаре – как символ бегства учеников, – и в колоссальном помещении остается гореть в центре лишь одна свеча – Христос; помимо этого – очищение алтаря; утром в Великую Субботу, примерно в 7 часов, совершается водосвятие (насколько помню, вместе с рукоположением молодых священников); до полудня поется великая пасхальная аллилуйя, снова звучит орган, звенят литургические колокольчики, снимают покровы с закрытых образов. Это и есть главное пасхальное торжество. Где-то в Риме я был свидетелем также греко-православного пасхального богослужения, которое в то время (ведь минуло уже 20 лет!) произвело на меня сильное впечатление. Надо сказать, что субботняя служба в Латеране (вначале в баптистерии) весьма знаменита; в тот раз я побывал и там. Если ты перед заходом солнца будешь проходить по Пинчио у церкви Тринита дель Монте, посмотри, поют ли в это время монахини; я однажды слушал это пение и был потрясен; думаю, что оно отмечено и в Бедекере.

В какой степени ты можешь столкнуться с боевыми действиями там, где ты служишь? Я думаю, что если иметь в виду в основном воздушные налеты, то так же, как и мы. Ужесточение войны в воздухе за последние примерно 10 дней заставляет задуматься, особенно интенсивные дневные налеты. Не стремятся ли англичане сейчас сознательно бросить вызов к воздушной битве в качестве подготовки к вторжению и для того, чтобы сильнее привязать нашу противовоздушную оборону к внутригерманским районам?

Чем дольше пребываем мы в отрыве от нашей настоящей профессиональной и личной жизненной сферы, тем в большей степени мы ощущаем, что наша жизнь (в отличие от жизни наших родителей) носит фрагментарный характер. Особенно явственным это делается при чтении «Истории Академии» Гарнака, рисующего фигуры великих ученых мужей; это может нагнать тоску. Где еще можно найти сегодня «духовный продукт всей жизни»? Где собирательство, переработка и развитие, из которых он и вырастает? Где прекрасная бесцельность и вместе с тем колоссальная планомерность, присущие такой жизни? Мне кажется, что у людей техники и естественных наук, которые одни только еще могут свободно работать, от этого тоже уже ничего не осталось. Если с исходом XVIII столетия ушел в прошлое тип «универсального ученого», а в XIX веке место экстенсивного образования заступило образование интенсивное; если, наконец, из него на исходе прошлого столетия выработался тип «специалиста», то сегодня почти что каждый есть только «техник» – даже в искусстве (в музыке крупного формата, в живописи и поэзии разве что среднего!). Все же наше духовное существование остается при этом обрубком. Главное здесь, пожалуй, видит ли еще сам человек по фрагменту нашей жизни, в каком виде было заложено и задумано целое, из какого материала оно состоит. Есть, наконец, фрагменты, место которым на помойке (они недостойны даже приличной «оболочки»), а также такие, которые сохраняют значимость на века, поскольку их завершение может быть только божественной прерогативой, т. е. фрагменты, которые и должны быть фрагментами (я имею в виду, например, «Искусство фуги» Баха). Если наша жизнь явит собой хотя бы только отдаленный блеск такого фрагмента, в котором пусть на короткий миг сольются различные, все сильнее переплетающиеся темы и от начала до конца будет выдержан великий контрапункт, так что в конце концов за оборвавшимся звучанием останется только запеть «Пред престолом Твоим предстою», – тогда мы не станем жаловаться на нашу дробную жизнь, а даже порадуемся ей. 45-я глава из Иеремии не отпускает меня. Помнишь субботний вечер в Финкенвальде, когда я ее толковал? Вот и здесь (необходимый) фрагмент жизни – «а душу твою дам тебе в добычу».

…Я очень обрадовался, узнав, что ты, помимо иных приятелей, подыскал и такого, с кем можно поговорить и на кого можно положиться. Но еще с большей радостью я был бы на его месте. Сбудется это или мы, возможно, уже сможем отпраздновать Пасху здесь снова, как повелось в старые времена? Ты видишь, я еще не оставляю надежды. Не делай и ты этого!

1.3.44

…Ну и день же это будет… обменяться опытом и знаниями за целый долгий год; для меня, во всяком случае, ожидание этого дня связано с величайшими надеждами на ближайшее время. С тобой, вероятно, будет в свое время то же самое, и ты едва сможешь представить себе, что однажды все это сбудется; просто не верится, что стену препятствий, отделяющих человека от исполнения этих желаний, когда-нибудь можно будет пробить, – но то, «что откладывается, тем слаще…», и я должен заметить, что в этом новом месяце я живу большими надеждами, и думаю, что ты тоже. Я еще раз беру разбег, чтобы как можно интенсивнее использовать оставшееся время. Возможно, что и у тебя там будут впечатления, важные для твоей жизни. Каждодневная угроза жизни, угроза, которую в настоящий момент испытывают почти все, оказывает своеобразное влияние, обостряя восприятие момента, жадное использование времени. Иногда я думаю, что живу так долго, как будто мне еще предстоит добиться какой-то по-настоящему великой цели…

9.3.44

Сегодня я… снова услышал о тебе, во всяком случае, что дела твои идут сносно; хотя это и немного, ибо мы хотели бы от жизни чего-то большего, чем просто «сносности», все-таки какое-то успокоение приносит взгляд на нашу нынешнюю ситуацию как на status