Книга История Соединенных Штатов Америки - Андрэ Моруа

таким образом сократить свои огромные долги перед лондонскими партнерами. В Бостоне нарастала напряженность. Ассамблея Массачусетса, направив в остальные колонии циркулярные письма с предложением встать всем вместе на защиту свобод, получила от имени короля приказ прекратить эту деятельность. Вечером 5 марта 1770 года пожарная тревога выгнала на улицы Бостона огромную толпу, состоявшую в основном из юношей. Выпал снег, молодежь начала играть в снежки, и вскоре неподвижные часовые в красных мундирах превратились в мишени. Один из солдат, на которого обрушился град снежков, позвал на помощь. Появилась стража, толпа напала на нее. Раздались выстрелы. Когда все стихло, на снегу осталось четыре трупа. Впоследствии это назвали Бостонской бойней. На самом же деле это был несчастный случай, в котором виноваты были все, однако ораторы на городских собраниях так раскричались, что губернатор Хатчинсон был вынужден вывести из города английские войска. Хорас Уолпол писал: «Вы видели новости из Бостона? В Америке, похоже, ударили в набат. Я представляю себе будущее этой страны, я вижу, как на этом континенте, слишком мощном, чтобы быть в подчинении у наполовину истощившихся наций Европы, появляются два десятка империй и республик…» Через семь месяцев капитан, приказавший открыть огонь, и его подчиненные предстали перед судом в Бостоне. Джону Адамсу, хоть он и принадлежал к партии противников Англии, достало мужества защищать этих невиновных солдат и добиться у суда оправдательного приговора. Это был прекрасный пример интеллектуальной и гражданской честности.

Бостонская бойня в 1770 году. Литография. 1878

Джон Синглтон Копли. Портрет Джона Хэнкока. 1765

6. Подобные инциденты множились во всех колониях, разжигая всеобщее недовольство. Все больше становилось бойкотов. В 1769 году английские поставки в колонии уменьшились на миллион фунтов. В Сити снова заволновались, в парламент была направлена петиция. Премьер-министр лорд Норт с особым вниманием относился к настроениям в Сити. Он предложил парламенту отменить ненавистный закон. Однако самолюбие не позволило ему признать, что он уступает «недопустимому» общественному давлению (благородный лорд назвал его даже «незаконным»). Налоги Таунсенда были отменены, да, но не из-за недовольства американцев и не из-за давления со стороны бизнеса, нет: их отменили потому, что их не следовало принимать вовсе. Чтобы продемонстрировать, что парламент от своих прав не отказывается, был сохранен единственный налог, такой невесомый, что он не смог бы причинить колониям ни малейшего вреда: крошечный налог на чай. Но бедный премьер-министр не учел того, что по ту сторону океана тоже имелось свое самолюбие, с которым нельзя было не считаться. В июле 1770 года американские коммерсанты решили снова начать ввоз английских товаров, за исключением чая. «То, что Англия настояла на этой детали ради сохранения своих прав и что Америка в подтверждение своей свободы отказалась идти на уступки, стало весьма высокой данью, которую обе эти в высшей степени практичные нации заплатили престижу абстрактных идей».

7. Было очевидно, что политика, которую стремился проводить лорд Норт, была политикой примирения. Он искал в Америке союзников. Крупные торговцы, развязавшие это движение пять лет назад, когда их торговля с Антильскими островами оказалась под угрозой, с неудовольствием замечали, как среди населения растет активность и жестокость. «Они могли бы желать для Америки самоуправления, пока считали, что Америка — это они сами. Но если самоуправление подменяется властью толпы, то король и парламент были им больше по душе». Самые передовые из них, и даже Джон Хэнкок, решили предать разногласия забвению. Некоторые даже начали импортировать английский чай; другие обманным путем ввозили в огромных количествах более дешевый голландский, что позволяло им и соблюдать личную выгоду, и исполнять гражданский долг. Два-три года можно было думать, что все наладится. «Народ, казалось, устал от этих пререканий с метрополией, и, приложив немного старания, можно было вновь пробудить в нем теплые чувства и уважение к Великобритании, которыми некогда славилась эта страна». Однако радикалы под предводительством Сэмюэла Адамса, которого губернатор Хатчинсон, его жертва, называл то «Макиавелли хаоса», то «главным поджигателем», не дремали.

8. Оракул бостонцев Сэмюэл Адамс был сыном торговца, которого после долгого процветания частично разорил декрет британского правительства, направленный против банка, в котором тот хранил свои средства. Это была его первая претензия к Англии. Сын благополучно развалил отцовское дело до конца и в 1762 году, в возрасте сорока лет, решил посвятить свои таланты исключительно на пользу обществу. В его финансовой порядочности никто не сомневался. «Ни разу взгляд его не заблестел при виде гинеи». Сэмюэл Адамс мало ел, мало пил, мало спал, много думал и еще больше говорил. В юные годы он любил клубы, принципиальные споры, предвыборные махинации. Хатчинсон дал ему еще одно прозвище: Кукловод. Действительно, Адамс мог днями напролет беседовать с бостонскими торговцами, ремесленниками, на пороге их лавок или в тавернах, и эта простота в общении давала ему огромную власть над их умами. Сэмюэл Адамс, как никто другой, умел убедить счастливых обитателей Новой Англии в том, что они — обездоленные рабы, страдающие от британской тирании. Ему была ненавистна окружавшая губернатора консервативная аристократическая клика. Призывы к лояльности его не трогали. В действиях правительства короля Георга III он видел намеренное стремление лишить американцев уже завоеванных ими свобод. Первым шагом к этому будет, как он считал, выход губернатора из-под контроля, после того как тот станет получать жалованье непосредственно из Лондона, вторым — наделение губернатора правом назначать советников и третьим — запрет на городские собрания. Как только все это произойдет, некогда свободный народ окажется во власти абсолютизма.

Джон Синглтон Копли. Портрет Сэмюэла Адамса. 1772

9. Чтобы не допустить этой узурпации, Сэмюэл Адамс был готов на любые меры. Враги говорили, что «в мыслях своих он — самый бесчестный из людей и сам не знает об этом». Возможно, он и знал, но это мало его заботило. Он искренне желал защитить свободу, но был не способен отдать ее в руки тем, кто думал иначе, чем он. Он порицал нетерпимость, будучи сам нетерпим и не испытывая при этом никаких моральных страданий. К тому же он без зазрения совести клеветал на служителей британской короны. Еще в юности, учась в Гарварде, он выбрал в качестве темы для диссертации на степень магистра искусств вопрос: «Законно ли противостоять главе государства, если иначе невозможно спасти общество?» — и ответил на него утвердительно. Воспитанный на пуританской схоластике, он представлял себе мир как поле вечной битвы между свободой и тиранией. А победить тиранию можно лишь через обретение народом независимости. Свободу же можно сохранить только равенством. Сэмюэл Адамс не допускал даже