Книга «Хождение вкруг». Ритуальная практика первых общин христоверов - Ксения Т. Сергазина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая часть отрывка похожа на описание одной из общин староверов-беспоповцев, действительно, отрицающих апостольскую приемственность новопоставленного священства, а, значит, и все церковные таинства. Староверы собирались в домах-моленных, проводили службы сами и сами же крестили детей. Димитрий Ростовский, написавший свое сочинение в конце XVII или в самом начале XVIII века (не позднее 1709 года), мог быть знаком с такими общинами.
Упоминание во второй части повествования двух этимологических версий названия «подрешетники» – выраженной прямо («подрешетники» от фамилии основателя Подрешетникова) и подразумеваемой текстом («подрешетники» от «решета») – наводит на мысль о фольклорном осмыслении явления.
Предположение, что в тексте Димитрия Ростовского речь идет о староверах, подтверждается текстом одного из посланий митрополита Сибирского и Тобольского Игнатия, написанного в 1696 году[265], видимо, ранее «Розыска», и послужившего одним из источников последнего. Передавая слова священника на Великом Входе, Игнатий указывает старую формулу: «вовеки веком» вместо исправленного «во веки веков». Немаловажна также концовка фразы о «богохульном приношении вместо причастия Святых Таин», которую Димитрий не воспроизводит: «Егда же того их волхованного общения[266] ягод аще бы кто вкусил, абие тако желательне смерти будет радети, аще самосожжением или удавлением, или утоплением, яко во изступлении от истинного разума».[267]
В повествовании Игнатия, вероятно, воспроизведены полемические легенды о ягодах, обладающих чудесным свойством завлекать попробовавших их в раскольничьи скиты и на гари[268]. Не вполне понятно, почему упомянут именно изюм и почему повествование перенесено в контекст литургии. Вероятно, изюм здесь символически представляет вино причастия – это так называемый «образ-организатор», аллегория, смысл которой в перенесении известных знаков в новое семантическое поле. Ягоды, или изюм, олицетворяют путь к раскольнической вере, подобно тому, как причастие представляет смысл церковной жизни. Видимо, церковному сознанию сложно было представить староверие, альтернативную Церковь, без причастия, поэтому оно создает новый обряд, переосмысляя известные образы. В то же время нужно помнить и о том большом значении, которое придавали колдовству даже в образованных слоях общества – вера в колдовство и порчу делали возможным укоренение подобных легенд в общественном сознании.
В текстах расспросов первой следственной комиссии содержатся рекомендации христоверам «в церковь ходить и Святых Таин причащаться», а указания на альтернативный обряд причастия настолько однообразны, что позволяют говорить о влиянии на показания христоверов формул следственной риторики (необходимо помнить к тому же, что словесное внушение следователей могло подкрепляться избиением плетьми, а в период действия второй комиссии – и настоящими пытками)[269]. Но сама возможность перенести мифологему «причастия» подрешетников на христоверов у чиновников XVIII века была. Христоверы, как и вышеописанные «подрешетники» собирались в домах, иногда в подвалах домов, лидерами их часто становились женщины. Правда, обвинить первых христоверов, среди которых были монахи и иеромонахи, в отрицании священства и церковных обрядов вряд ли можно. Именно поэтому возникает дополнительный мотив – обвинение их в притворном соблюдении церковных обрядов[270].
«Свальный грех» и заклание младенцев на радениях
Другой распространенный следственный миф предполагал, что на ночных собраниях христоверов устраивались оргии, заканчивавшиеся групповым сексом («свальным грехом») и закланием рожденных внебрачных детей членов общины (здесь очевидна типологическая параллель с так называемым «кровавым наветом»). Большинство произведений русских классиков, обращающихся к сюжетам, связанным с христоверами, воспроизводят атмосферу очарования и одновременно опасности, которая поджидает любого, кто встретится с ними[271].
В бумагах XIX века, относящихся к христовщине, сохранился документ о «комиссии, учрежденной для исследования открывшейся в Москве квакерской секты», в котором было сказано:
Сия комиссия открыла, что в разных городах, особенно в Москве, в девичьих монастырях собираются всякого звания мужчины и женщины, выбирали Великого жреца или жрицу, и по принятии от их руки благословения, приведя священные слова «Вселюся в них и похожду», начинали попарно кружиться и плясать. Одни из них, как будто получа в себя особенное вдохновение, начинали проповедовать и предрекать; порицали брак законный и женатых сочленов побуждали на развод; от праводействующего лица брали в образ Святого Приобщения кусок хлеба и запивали квасом или водою, и сие называли родиться или креститься Духом, считали лучше крещения водою, и вопияли, что уже народился антихрист. После кружения и упоения беззаконным образом четались.
Вступающего в их сословие приводили к присяге и страшным образом заклинали, чтобы он предание их считал наисвященнейшим и никому не открывал их Тайны, поучали его, чтобы он носил на себе личину строгой христианской набожности, духовным показывал смирение и пред отцом святым простосердечие многогрешное[272].
Наличие определенных установок следствия, которые переносятся на тексты показаний, в общем, не удивительно. Более странным представляется некритическое отношение следующего поколения историков к протоколам допросов. Например, Н. В. Реутский, которого, впрочем, еще В. В. Нечаев обвинял в небрежной работе с источниками[273], в своем труде «Люди Божии и скопцы» пересказывает текст показаний московского купца Ивана Фёдорова Чуркина, который «первого же рожденного… от жены ребенка мужеского пола… окрестил по хлыстовскому обряду и, воздав ему божественное поклонение, тут же собственноручно заколол его. На высушенном сердце и крови невинной жертвы они приготовили хлебы, и Чуркин стал собирать в своем доме хлыстовские сборища»[274].
Очевидно, что перед нами ситуация так называемого «кровавого навета», необычная тем, что в роли жертвы выступают незаконные (при провозглашенном отрицании сексуальных контактов даже в браке) собственные дети согласников.
А. А. Панченко считает, что автором историй о подобных жертвоприношениях были следователи, а источник самой идеи «навета» видит в посланиях митрополита Игнатия Тобольского и в «Розыске о раскольничьей брынской вере» митрополита Димитрия Ростовского.[275] Ссылаясь на фрагменты показаний колодников первых комиссий, А. А. Панченко выделяет следующие мотивы легенды о ритуальных убийствах на радениях:
А. Порицая брак, сектантские учителя поощряют свободные сексуальные отношения. Последние называются «любовью» и практикуются по окончании «сборищ».
А1. По окончании «сборищ» сектанты расходятся парами по разным помещениям и совершают «любовь».
А2. «Любовью» называется групповой сексуальный акт, совершающийся по окончании «сборища» в темноте. В. Младенцы, зачатые во время «любви», предназначаются для ритуального жертвоприношения.
В1. Для ритуального жертвоприношения предназначаются только первенцы мужского пола, прижитые с девственницами.
С. Младенцев, предназначенных для жертвоприношения, сектанты крестят: сначала – двуперстно сложенной рукой, затем – обводя вокруг головы нательным крестом, окуная в воду и читая Иисусову молитву. После этого младенцу нарекают имя и надевают на него нательный крест.
