Книга Тьма над Петроградом - Наталья Александрова

Аркадий Петрович воочию услышал дребезжащий смех пристава иочнулся от воспоминаний.

Дело на том и закончилось, газеты не писали, что кое-что всеже пропало. Убитый вор оказался заезжим, никто его в Петербурге не знал.Аркадий Петрович отложил в памяти рассказ пристава и более к этому делу невозвращался.

Но сейчас у него перед глазами всплыл список свидетелей,который любезно показал ему тогда пристав. И в этом списке, кроме фамилииМезенцева, было еще много фамилий. И в том числе князь Тверской. Вот именно,князь Георгий Тверской – молодой, подающий надежды блестящий офицер – гостил усвоей дальней родственницы, матери того самого семейства.

Вот и все, больше Аркадий Петрович ничего вспомнить не мог.Теперь надлежало размышлять.

С князем он был знаком достаточно коротко, знал, что здесь,в Париже, князь живет бедно, страдает головными болями от давней контузии, впоследнее время начал сильно пить.

Странное совпадение: как только Ордынцев с компаниейотправился в далекую Россию, чтобы найти там племянницу его высочества, аравным образом увидеться и с Агнией Львовной Мезенцевой, поелику она живетвместе с Александрой Николаевной, тотчас же Горецкий узнает о смерти князяТверского. Хотя убили-то князя раньше, раз тело пролежало в том подвале неменьше недели.

Аркадий Петрович не то чтобы не любил совпадений, по родусвоей деятельности он эти совпадения просто не принимал. Тем более что князя несбили автомобилем, не ограбили ночью на улице, а убили и спрятали тело. Сталобыть, налицо злой умысел. И нет ли какой-либо более явной связи между смертьюкнязя Тверского и опасной экспедицией в Россию, куда он, можно сказать,собственными руками впихнул Бориса Андреевича Ордынцева?

Аркадий Петрович снова поморщился, но поднялся, вышел изцеркви и зашагал по улицам очень бодро, забывая даже опираться на трость ссеребряным набалдашником.

* * *

Небогатые соотечественники Горецкого селились на улицеВожирар и прилегающих к ней переулках. Там были русские кафе, магазины, швейныеи шляпные мастерские, которые содержали такие же русские эмигранты. Русскиегазеты и русские пансионы, даже русское варьете. В общем, настоящий русскийуголок в Париже. Здешние жители так и говорили: «У нас на Вожираре…»

Путь Аркадия Петровича лежал совсем в другую сторону – наулицу Курсель, где на пересечении с бульваром Осман жила престарелая графиняВоронцова. Графиня занимала просторную квартиру из семи комнат на втором этажекрасивого добротного дома с венецианскими балконами, Аркадия Петровича онапривечала за то, что, по ее же собственному выражению, он не якшается со всякойшушерой. Она, как и Горецкий, сильно не любила эмигрантское общество, принималамало, и только избранных, известно было, что навещает ее часто только князьТверской. Георгий Александрович приходился ей дальней родней, графиня к немублаговолила и считала племянником.

Швейцар приветствовал Горецкого, по-военному прикоснувшисьдвумя пальцами к фуражке, как видно, наметанным глазом сразу определил в нембывшего полковника.

Лифт был с зеркальными стенами, в холле стояли банкетки,обитые малиновым бархатом. Дверь открыла хорошенькая французская горничная вкокетливом кружевном передничке. Стрельнув на него любопытными глазами из-подкрахмальной наколки, она спросила по-французски, как доложить о мосье.Горничная была новенькая, прежняя знала Горецкого в лицо и по имени.

Горецкий проследовал за горничной, явившейся быстро и сприветливой улыбкой, видно, велели просить скорее, из передней прямо в залу,как называла графиня светлую просторную комнату с большими окнами, выходившимина бульвар Осман. Сейчас шторы на окнах были подняты, и солнце заливало комнатус красивой мебелью красного дерева и картинами на стенах.

Графиня сидела в глубоком резном кресле возле чайногостолика. Руки ее покоились на подлокотниках кресла, выполненных в виде свирепорычащих львиных морд. Скрюченные артритом пальцы были унизаны перстнями.Графиня была очень стара, седые волосы причесаны по старинке, с буклями. На нейбыло простое черное платье из шерсти с глухим воротом. Однажды она сказалаГорецкому в шутку, что нынешняя мода ее очень огорчает – дамы совершенно сошлис ума, грудь едва прикрыта, а спина и плечи вовсе голые. Оно-то хорошо намолоденьких да хорошеньких, а нам, старухам, обнажать нечего, вот и приходитсяодеваться по старинке.

– Чтой-то, батюшка, Аркадий Петрович, совсем забыл тыменя, грешную! – приветствовала графиня гостя, похоже, она и вправдуобрадовалась.

Горецкий присел за столик и почтительно прикоснулся квысохшей руке графини. Он знал, что она не любит ни пожимания, ни целованиярук, поскольку из-за артрита ей трудно даются сложные движения. Однако старухани за что не призналась бы ему в своей слабости, Горецкий выяснил это путемнаблюдения.

– Сидим вот с Лизаветой Ивановной в четырех стенах,тоскуем, никто не заходит. – Графиня была слегка глуховата и говорила всегдачрезмерно громко.

Аркадий Петрович оглянулся и заметил возле окна женщину сиспуганным исплаканным лицом. Это была компаньонка графини, прожившая с неймного лет. В который раз Горецкий устыдился, что совсем забыл о еесуществовании. Впрочем, эта женщина умела быть совершенно незаметной.

– Лизавета Ивановна, голубушка, распорядись там насчеткофию! – крикнула графиня, раздраженно звоня в колокольчик. – Ну недозовешься эту вертихвостку! Вот взяла на свое горе француженку в горничные,теперь мучаюсь! По-русски ни слова не разумеет, только щебечет по-своему: мадамда мадам! Ох, хвачу я с ней лиха!

Горецкий низко наклонил голову, чтобы спрятать улыбку.Старая графиня в свое время много лет жила во Франции и по-французски говорилаедва ли не лучше, чем по-русски. И уклад в ее доме был всегда европейский,повара держала французского – надо сказать, большого мастера своего дела.Старуха была умна и дальновидна – живя в России, сохранила за собой и этуквартиру с картинами и мебелью, и солидный счет в парижском банке, несмотря нато что многие серьезные люди уговаривали ее перевести капитал в Россию – заней, дескать, будущее, да и газеты до тринадцатого года вовсю кричали о русскомэкономическом чуде.

Вот тебе и чудо, старуха без малого девяноста лет умнее многихоказалась. Зато и живет теперь припеваючи…

– Или ты, Аркадий Петрович, чаю, может, хочешь? –громко спросила графиня.

Аркадий Петрович после отменного завтрака с комиссаром нехотел ни есть, ни пить, но отказаться от кофе – значило бы сильно обидеть графиню.Он прекрасно знал, что старуха из упрямства в последнее время тянется ко всемурусскому – самовар даже завела, лакея русского где-то отыскала, обрядила его вкосоворотку вышитую, хотела в прихожей чучело медведя поставить с серебрянымподносом в лапах, искали по всему Парижу, да не нашли.

Так что ничего у графини не вышло. Повар Жак наотрезотказывался готовить расстегаи, кулебяку и бараний бок с гречневой кашей и дажепригрозил увольнением. Лакей оказался нечист на руку, его поймали на кражестолового серебра, кое-что успел, мерзавец, снести к скупщику краденого на томже Вожираре. Самовар стоял без дела, да и ладно, поскольку ни русскую кухню, ничай из самовара графиня терпеть не могла. Но считала своим долгом предложитьгостю чаю.