Книга Сердце двушки - Дмитрий Емец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подпругу порвали?.. Руки потому что кривые!
– Вы же сказали: тянуть сильно, если конь надует живот!
– Я не сказал «рвать!» Небось еще и львом дергали? Два дежурства вне очереди! – срывающимся голосом крикнул Боброк.
Глаза у новичков погасли. Боброк нырнул в заросли. Вскоре, перебросив через забор костыль, Боброк подтянулся, стиснул зубы и мешком перевалился на противоположную сторону… И, лишь упав в траву рядом со своим костылем, одновременно с уколом боли понял, что ошибся. Опять оказался в ШНыре. Любая кошка давно уже привыкла, что тут все наоборот, а он раз за разом ошибается. Пришлось все повторять заново.
До ивы отсюда было метров триста. Боброк шел, а поясница грызла его через два шага на третий. Он все пытался поймать движение, которое вызывает эти укусы боли, но не мог и только выше подпрыгивал, опираясь на костыль. Золотая пчела путалась в волосах.
Почему все не так, как он хочет? Может, жизнь – это игра в пятнашки? Правила игры известны. В маленькой коробочке выстроить все цифры по порядку. Двушка передвигает костяшки одну за другой. Ее задача – спасти сразу всех, выстроить общую числовую последовательность. Потому так непредсказуемы движения костяшек на поле, так нелогичны, так сложны и непонятны? Он, Боброк, мыслит за одну только цифру, за свою. А все остальные только досаждают ему и мешают, потому что всей картины он не видит. А, ладно… вот и овраг!
Боброк допрыгал до ивы, скатился по склону. Сунув руки под корень, нашарил фляжку. Вот она – холодная, мокрая, на провисшей цепочке ржавчина. К крышке прилип лист. Боброк жадно схватил фляжку, и вдруг ему стало смешно. Он увидел себя со стороны… Старый уже дядька, весь трясется, ползет. Он потянулся фляжкой ко лбу и почти коснулся кожи, но что-то вдруг обожгло ему лоб. Золотая пчела! Втиснулась между лбом и фляжкой. Боброк попытался стряхнуть ее. Стряхнул. Опять ткнулся лбом в… пчелу! Да откуда же она взялась?!
Боброк не просто стряхнул пчелу, но и наступил на нее, прижав к земле:
– Уйди! Без тебя разберусь!
Но снова лоб его уткнулся в пчелу. На сей раз она даже ужалила его. Рассвирепев, Боброк отшвырнул фляжку. Она ударилась о противоположный склон оврага, скользнула под листья и затерялась. Боброк опомнился, кинулся искать. Ползал на коленях, матерясь, погружал руки в листву. Под листвой была вода, а под водой грязь. Вроде бы нашарил фляжку, схватил, достал – и… опять что-то ужалило его в палец! Проклятие! Опять пчела!
Решив не обращать на нее внимания, Боброк потянул фляжку ко лбу, но не донес. Послышался чавкающий звук. Кто-то шел к нему по грязи. Боброк лихорадочно стал нашаривать костыль. Костыль зарылся в листьях. Топорик-валашка, служивший ему тростью, остался у корней ивы. Рядом выросло большеротое существо в расстегнутом тулупе и вытаращилось пуговицами. А-а, так это всего лишь Горшеня!
– Чего тебе? – раздраженно спросил Боброк. Он привык относиться к Горшене как к безобидному пугалу, которое носится по шныровскому парку и глотает новичков.
Но этот Горшеня был какой-то другой. Янтарные пуговицы разливали нездешний свет. Шагнув к Боброку, он наклонился. Трехпалая рука опустилась на фляжку поверх пальцев Боброка, и Боброку показалось, что его руку сжали клещи. Он рванулся, но освободиться было нереально.
– Больно! – крикнул Боброк.
– Больно! – повторил Горшеня. – Они контролируют тебя болью. Сначала ударить – потом приласкать. Но после псиоса всегда отчаяние и тоска. Чтобы заглушить отчаяние – опять нужен псиос. И так пока не сотрут тебя совсем!
Боброк смотрел на Горшеню с ужасом. Голос гиганта совершенно не походил на обычный дурковатый голос Горшени.
– Не бойся боли! Сделай ее другом, пойми, что она делает тебя только сильнее – и боль уйдет.
– Чего?
На этот раз ответа Боброк не получил. Голос Горшени опять изменился. Пуговицы перестали мерцать. Перед Боброком стояло радостное пугало из лабиринта.
– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! – произнесло оно и, отпустив руку Боброка, запрыгало по лугу.
Боброк же остался в овраге со своей фляжкой, которую Горшеня почему-то не подумал у него отнять. Да и Боброк не сразу вспомнил о ней. Рассеянно проводил Горшеню взглядом и лишь затем почувствовал, что в руке у него что-то есть. Уставился на фляжку, ощутил свою полную свободу от нее, полюбил боль, почувствовал, какой чудесной будет теперь жизнь. Засмеялся от счастья. Ощутил себя хозяином своей судьбы.
Кое-как поднялся на ноги и размахнулся, собираясь зашвырнуть фляжку в самый центр грязного озерца, но внезапно согнулся и торопливо, жадно прижал фляжку ко лбу. На этот раз пчела не успела ему помешать. Свобода выбора! Что ж, вот он и выбрал! Глухая, жаркая псиосная радость захлестнула его. Вот она – награда!
Когда Боброк очнулся, было уже темно. Он спрятал фляжку и нашарил костыль. Все кости ныли так, будто его недавно отпинали. Рядом на листьях лежал плоский камень, покрытый лишайником. Лишайник был серого цвета. Его нити шевелились как живые. Боброк знал, что должен пронести камень через защиту ШНыра. Откуда знал и кто ему это велел, он не задумывался. Он был так разбит, что ему было сейчас не до размышлений.
И он протащил камень и бросил его в парке, внутри защитного периметра. Камень не виноват, что покрыт лишайником. И лишайник не виноват, что вырос на стенке эльбника в московском Подземье и что одно из его основных свойств – улавливать, усиливать и передавать мысли телепатов даже в защищенные шныровскими закладками места.
В конце концов, это просто лишайник. Сам по себе он не содержит зла, как не содержит зла кирпич, которым кого-то треснули по лбу.
За обедом был разговор о снах.
– Паскаль говорит, – сказал Лев Николаевич, – что если бы мы видели себя во сне всегда в одном положении, а наяву – в различных, то мы сон считали бы вполне жизнью. Это не совсем верно. Главное отличие сна от действительности – в том, что во сне невозможно нравственное усилие: сознаешь, что поступаешь дурно, но не можешь удержаться. Это кажется мелочь, но в этом сущность жизни человека.
Два дня Витяра страдал, думая о несчастном эльбе, который подыхает в шкафчике. Он плохо ел, скверно спал, а на двушке, когда искал закладку на прииске у гряды, так нервничал, что каждую минуту останавливался и с недоумением смотрел на саперку в своих руках. Что это за вещь? Зачем? Что он тут вообще делает? Он оставил лопатку в раскопе, воткнув ее в глину, и вернулся в ШНыр с пустой сумкой. Такого с ним давно уже не бывало.
На третий день Витяра снова отправился в Водопроводное. Он опасался, что кто-то мог войти в тот дом и обнаружить в шкафчике банку. Почему он не засунул ее под провалившиеся доски в прихожей или не закопал во дворе! Изгрызенный тревогой, Витяра рванул дверку шкафчика – и сразу обнаружил, что банка на месте.
