Книга Трое в доме, не считая собаки - Галина Щербакова

А у Полины, между прочим, и не было сомнений. Было как раз хорошее из себя отвращение-презрение, которое говорило ей совершенно спокойные слова: тетка эта ничего в жизни не стоит. Она или шиза, или от рождения идиотка по уму, или кретинка по обстоятельствам, или у нее все-таки рак, а раковые в этом не признаются, она наблюдала за одной, так та уже вся изжелтелась и так обтянулась кожей, что могла стать наглядным пособием по костям. Так вот она, пока ее носили ноги-спички, твердила всем про поедающий ее солитер, который никак не могут выгнать, но тем не менее он уже близок к выходу, и это вопрос дней и часов. Конечно, лахудра на балконе еще была в мышце и кое-где в жире, но, может, рак только начал ее есть, и она – нормально! – не хочет доводить себя до пособия по анатомии?

Одним словом, просьба спихнуть лахудру с балкона казалась Полине вполне уместной. Людям надо помогать. Люди теперь сволочи. Людям теперь чужой – тьфу! Кыш, киска, и дело с концами. А так – она спихнет эту, а при нужном случае и ей окажут поддержку в деле собственного уничтожения. Человек человеку – Брут, мерзавец и враг. Как сказал у них в классе один умник.

– Хорошо подумала? – спросила Полина. – А то ведь назад не взлетишь. С удовольствием отметила – в глазах у лахудры ужас и ожидание боли. – А ты что думала, толстопятая?

Полина взяла то, что лежало в тазике сверху.

Это оказалась розовая комбинация с цветочками, с потемневшими от пота и стирки подмышками. Полина тряхнула ее и обомлела. Все цветочки на комбинации были вышиты вокруг сердцевинки-штопки. Аккуратная крест-накрест заплетенная дырочка, а вокруг вышитые стебельком лепесточки – красные, синие, зеленые. Не рубашка, а цветик-семицветик… О! Как Полина это ненавидела – штопку-решетку и шов стебельком. Ничему ее мать не учила, ничему. А этим мучила с пяти лет, до побоев – штопкой-решеткой и швом-стебельком.

«Ты не подозревай, – кричала мать, – что тебе шелки дуриком достанутся! Не той мы породы. Учись и шить, и штопать, и лицевать. Это у партии и торговли что ни сезон – мода, а нам на говне пенка. Так что учись! Нитка сюда – нитка туда, и цепляй ее иголочкой, цепляй, косорукая!»

И вот теперь она держала в руках материну воплощенную мечту – цветы на дырке.

– Ну, е-мое! – воскликнула Полина. – Ну, е-мое!

– Главное! – шептала себе колыхающаяся на ветру Зоя. – Не изменить траекторию. Девушка, милая, не тяните!

Полина толкнула Зою так, что перевернулся таз. Черт с ним, сказала она, таща эту старую дуру через балконный порог. Лахудра тащилась легко – наверное, помогала своим тридцать девятым размером. Это совсем доконало Полину.

– Ну, зараза, ну, зараза, – кричала она ей, помогая ей стать из позиции «лежа» в позицию «на колени», – ты что ж это себе думаешь, дура старая? У тебя климакс, а я тебя толкни за сорок рублей? Да я за сорок тысяч такого не сделаю! Да я таких, как ты, убивала бы не глядя. – Полина не следила за логикой своих слов. Как идут, так и идут. Еще думать, что говорить этой лахудре? Рождаются же такие на свете? Да она, Полина, на ее месте давно бы с крыши спрыгнула, чтоб не портить воздух человечеству.

– Ну, зачем? Зачем вы так? – Лахудра опять протягивала Полине белые руки и цеплялась за нее, цеплялась.

– Что – зачем? – кричала Полина. – Научилась цветочки вышивать, а жить за тебя кто будет? По-твоему, жизнь – стебелек на рванине? Да? Ты посмотри на себя – здоровенная лошадь, на тебе еще возить и возить…

– Никому не надо, – прошептала Зоя и ткнула лицо в ладони, и затряслась, и Полина, хоть и не видела, но знала точно: там, за руками, побежали слезы, мелкие, быстрые, соленые. Ну, конечно, вон с подбородка капнуло. Скажите – ей, Полине, это надо? Надо? Прям сумасшедший дом какой-то!

Полина опустилась рядом и грубо отняла руки.

Что-то случилось с лицом лахудры. Плаканое, оно стало другим. Или это Полина смотрела его на этот раз близко и не видела топырящихся глупых волос, едва прикрывающих большие уши, и шеи не видела, уже дряблой и слабой, а скрывалось в ладонях маленькое, девчоночье лицо, которое родилось, да не выросло. И теперь оно плакало, что жизнь прошла и уже ничегошеньки не будет, но ведь ничего и не начиналось? Такая судьба… Но как же можно принять такую судьбу?! А как не примешь? Она же судьба… Вот вы, Полина, говорило личико в ладонях, тоже имеете свою судьбу. Вы недавно халатную махру целовали, а вас за волосы да кыш…

– …Да я ее в гробу видела! – закричала Полина, прижимаясь к чужим слезам. – Да пусть она трахается с ним до посинения, мне-то что, жалко? Я-то, дура, думаю, чего это она среди дня в ванну полезла? Оказывается! А он тоже небось от жены спрыгнул, на перерыв пришел е…рь!

– …Да? – Задрожала Зоя. – Вы так хорошо понимаете. У Володи тоже началось с перерывов. Смотрю, у него в портфеле бутерброды не съедены, а голодности в нем нет…

– …А то! Такая ведь и накормит! Сама, зараза, сухую сушку грызет, мне тоже – на сушку, на, но я же видела-видела! – как она в баночку тефтели в буфете брала! Так ты из-за мужика, дура?

– Он мне мужем был. Что вы, девушка?

– А я про что? Не одно и то же? Дура, какая дура!

– Что вы все время выражаетесь?

– Я?! Выражаюсь?! Это дурой, что ли? Ну, ты совсем спятила!

– Не только… Вам это не идет… Вы такая молоденькая… Я вас увидела, идет такая молоденькая, волосы – ореол, вот, думаю, идет ангел-спаситель…

– Я? Ангел? Я иду и думаю – вон стоит лахудра, как таких земля носит?

– А я думаю, откуда она идет такая? Я бы другого вряд ли попросила, я очень стеснительная в себе, а вас смогла… У вас лицо такое… Что я смогла.

– И какое ж у меня лицо, если мне тебя убить хотелось?

– Нет, что вы, девушка, что вы… У вас лицо было доброе, отзывчивое… Ведь не каждого попросишь.

– У меня доброе? Какая ж ты… Тебя любой обдурить может… Да те, которые с виду добрые, – самая сволочь…

– …Я плохо разбираюсь в людях… Я на дне рождения увидела ее… Компот пьет, а что эти столовские компоты? Помои! Я так ее пожалела! Я ее даже приголубить могла… Как подругу…

– …Я железно разбираюсь… Я смотрю и вижу… Я ее как увидела, сказала себе: «Ну! Душит без анастезии». А она мне – обдуй меня, обдуй! И домой позвала. Помой спину! Помой спину! А через пять минут – а ну пошла! Да кто ты такая, думаю? Кто? Что я тебе нанялась – спину мыть?

– …У Володи фурункулез – всегда на спине. Масса флегмонных узелков. Могло бы пропасть лицо, если бы болезнь выбрала его. Но Бог миловал. Я ему так и говорила: «Как хорошо, что не коснулось лица». А спина – что? Только если пляж. Но мы на юг не ездили. Знаете, на отпускные мы, как правило, что-то покупали крупное. Холодильник там или телевизор. У нас ведь скромный достаток… Но две зарплаты – это все-таки две. Жить можно. А одна – это такой мизер…

– …Купила себе кожаный пиджак! Чтоб всем! Это ж какие деньги?! А сама на сушках. Солому жрем, а форсу не теряем.