Книга Ты мой яд, я твоё проклятие. Книга вторая - Анна Мичи

И всё же в этом была его ошибка. Он дал мне не только смысл бороться – он научил меня быть жёстким и беспринципным, не поддаваться сентиментальности, не проявлять слабостей.

Я повторил свою клятву в семнадцать лет, уже будучи фактически взрослым, выпускником школы магов. И на этот раз поклялся не на словах. Я принёс клятву демону, обещал скормить ему душу Рейборна. Или, если это будет невозможно – отдать свою взамен. Так Фараиту стал моим спутником.

Но достать Рейборна оказалось куда сложнее, чем я считал. Даже с помощью Фараиту я не мог преодолеть поставленные им защитные чары. Банально не хватало опыта. Хорошо ещё, что демонская клятва была бессрочной, иначе я бы уже давно сгинул в черноте бездны. А ещё именно благодаря клятве мне удалось вернуть себе контроль, не поддаться прожорливому сознанию демона.

И вот теперь – старое письмо из прошлого перевернуло всё.

Вернее, нет. Не перевернуло – только пошатнуло. Я не поверил. Этому невозможно было поверить. Я – сын этого порождения бездны, человека, что я ненавидел всем сердцем? Никогда.

На обратном пути из Альбо Тинна не проронила ни слова. Сидела рядом, тихая, бледная, задумчивая, машинально укачивая ребёнка, когда тот начинал плакать, но, было видно, делавшая всё это без участия сознания.

Меня это раздражало. Она слишком близко приняла к сердцу бредни выжившей из ума старухи и письмо, написанное матерью в состоянии явно близком к помешательству. Несколько раз я открывал рот, чтобы резко прикрикнуть, привести её в себя, но не находил слов. Внутри бурлило, кипело, плескалось от гнева, и Фараиту добавлял дров в огонь. Немного успокоиться удалось лишь к концу поездки.

После ужина, за которым тоже не было сказано ни слова, Тинна ушла в детскую, а я занялся делами. Вернулся в спальню уже к вечеру. Она пустовала. Заглянув в детскую, я остановился на пороге. Думал, Тинна спит, как обычно, у кровати дочери, но она не спала, сидела у кроватки и плакала.

Едва затихший гнев вспыхнул с новой силой. На себя, на неё, на весь мир. На неё, пожалуй, больше всего, её слёзы всегда выводили меня из себя, я чувствовал себя беспомощным, а это чувство, в свою очередь, рождало гнев. Вот чего ради эти слёзы текут сейчас? Вбила себе в голову, что мы брат и сестра? А ребёнок здесь при чём, почему она пялится на ребёнка и ревёт, как будто кто-то её с ним разлучает? Я, кажется, ни слова не сказал по этому поводу.

Я подошёл, рывком поднял её. Возможно, схватил слишком сильно: её лицо исказилось болью, но она не проронила ни звука. Я ослабил хватку, молча взял за плечи и подтолкнул в сторону спальни. Тинна пыталась упираться, что-то твердила шёпотом, но из-за шума крови в ушах я ничего не слышал. Пришлось подхватить её и унести.

В спальне я бросил её на кровать и принялся расстёгивать ремень. Она тут же съёжилась и попыталась отползти.

– Сейдж, нам нужно поговорить, – зашептала умоляюще.

Я ничего не ответил. Я хотел её и собирался заняться тем, чем мы занимались до сих пор каждую ночь. Не видел ни малейшей причины сегодня вдруг этого не делать.

– Сейдж, – она попыталась остановить меня, положила прохладную ладошку на руку.

Я аккуратно отвёл её и продолжил раздеваться. Сообщил вслух:

– Я не хочу разговаривать. Потом.

– Сейдж! Мы не можем! – её огромные глаза блестели, рот кривился. – Нам нельзя…

– Это ещё почему?

– Но… – она отвела взгляд, потом снова посмотрела на меня, – ты мой брат по отцу. Мы не можем…

– Чушь! – в груди вспыхнул огонь, злой, жгучий, всепожирающий. Какой ещё в бездну брат?! – Замолчи.

Я избавился от одежды, нагнулся над кроватью и подтянул Тинну к себе. Раз не хочет раздеваться самостоятельно, я помогу.

– Сейдж, пожалуйста… не надо, – шептала она, цеплялась за мои руки, пыталась застёгивать обратно все те мелкие пуговки, которые я расстёгивал. Взбеленившись, я рванул платье силой. Тинна тихо вскрикнула.

При виде её нежной молочной кожи, большой груди с чётко очерченной ареолой, член, и без того напряжённый, встал колом. Если какой-нибудь женщине когда-нибудь шли обрывки платья, то это была Тинна. Её беззащитность сводила меня с ума, мне хотелось рычать, вгрызаться, впиваться в неё губами и пальцами, вонзаться собственным телом. Схватив за волосы, я потянул назад её голову, накрыл протестующий рот жадным поцелуем. Вот так, малышка, да, теперь ты наконец замолчишь.

Она и впрямь молчала, пока я изучал её рот, пил её дыхание, терзал нежные губы. Но стоило опустить голову ниже, впиться поцелуем в шею, провести языком по тонкой линии ключицы, как эта беспокойная женщина снова зашептала, прерывисто и моляще:

– Сейдж, пожалуйста, не делай этого.

Я рывком поднял лицо, уставился в её глаза. Они, хоть и были затуманены поволокой страсти, глядели всё равно твёрдо и упрямо.

– Не вбивай себе в голову бредни. Мать была душевнобольной. Иначе не наложила бы на себя руки.

– Тогда давай сделаем ритуал на определение кровного родства.

Эта мысль мне не понравилась. Не потому, что я хоть на миг опасался того, что Тинна могла быть права. Просто это было бессмысленно. Даже если мы и правда… даже если хоть на один краткий миг допустить мысль, что подонок мог быть и правда моим отцом…

Это всё равно ничего не изменит.

Она моя женщина и останется ею навсегда. Пусть она триста раз моя сестра, пусть бы она была мне полностью родной – это ни на что не повлияет. Единственное, на что я бы согласился – это на то, чтобы она не рожала от меня детей, если предполагаемое родство её беспокоит. Подумаешь, ребёнок у неё уже есть, обойдёмся без новых.

Мысль о том, что я хочу от неё детей, безумно хочу, и не одного – двух, трёх, – эту мысль пришлось прогнать. Если выбирать: она или дети, я выбираю её.

Вслух я этого не сказал. Только бросил:

– Нет.

– Почему?

– Нет значит нет.

Больше я не слушал её возражений. Затыкал рот поцелуями, ласкал сильно и жёстко, доводя до грани острого удовольствия, не позволил произнести ни слова, пока она не затрепетала подо мной, кусая припухшие от поцелуев губы. Вошёл в неё одним толчком, подчиняя себе.

М-м, моя… трепетная, нежная, чистая, податливая. Я врывался в неё, каждым ударом бёдер заявляя свои права. Следил за ней упрямым неотрывным взглядом, желая передать мысль, что она принадлежит мне. Что ей никуда от меня не деться, что мы связаны куда надёжнее, чем если бы объявили об этом в храме. И ничем эту связь не разорвать, никакими скелетами из старых шкафов, никакими письмами, никакими вновь открывшимися семейными тайнами.

Её тугая плоть обхватывала член, её запах, осознание, что она моя, что ей тоже хорошо, и это видно по прерывистому дыханию, по тому, как она постанывает, как лихорадочно блестят безумные зеркала её зрачков, сводили с ума. Как и то, что она подавалась тазом навстречу, принимая в себя, и не отпускала, будто удерживая сильными мышцами. Наслаждение достигло пика, и только когда я кончил, вспомнил, что собирался не делать ей детей.