Книга Отравленный трон - Селин Кирнан

Лоркан открыл дверь, и все было, как Винтер помнила: вечный запах дерева, полировки и нагретой пыли.

Джонатон считал библиотеку делом всей своей жизни. В те времена, когда книги то и дело сжигали — осуждали, объявляли вне закона или запрещали, — Джонатон жадно коллекционировал отдельные тома или собрания, всевозможные, на всех языках, любых конфессий, представляющие все философские школы, известные людям. Он был в ответе за спасение бесчисленных научных и медицинских работ от Крестовых походов, погромов и репрессий, бушевавших в окрестных королевствах. А потом король дал свободный доступ в библиотеку любому, кто мог заплатить писцу и заказать для себя копию книги.

Стоя в огромной комнате в окружении великолепной коллекции короля, нельзя было не восхититься необъятностью проекта и дальновидностью его создателя. Это было чудом Европы, пожалуй, даже всего мира — потрясающий свет во тьме невежества, в которую постепенно впадало население других королевств.

Винтер задержалась на пороге и смотрела, как ее отец проходит и останавливается в центре зала. Он аккуратно снял сверток с инструментами и стоял, оглядываясь кругом. Винтер слышала, как он прищелкнул языком и глубоко вздохнул, отчего плечи поднялись и опустились.

Лоркан смотрел не на книги, хотя от них по праву захватывало дух. Его внимание привлекали полки, стенные панели, резные узорчатые балки. Тринадцать лет его жизни ушло на украшение этого зала. Тринадцать лет постоянной резьбы, шлифовки и полировки твердого красного дерева, которое сейчас сияло в послеобеденных лучах солнца.

В дальнем конце комнаты была панель, над которой Лоркан трудился, когда король отослал его прочь. Вся рама была размечена узорами, но едва треть из них вырезана. В середине композиции Джонатон, Оливер и сам Лоркан стояли на дороге с луками за плечами, их гончие крутились возле ног. Рази был с ними, а Винтер и Альби махали, стоя на лестнице, рядом лежали несколько кошек, за которыми девочка тогда ухаживала. Каждую кошку можно было узнать по мордочке и позе. Как все работы Лоркана, эта была теплой и домашней, без несгибаемой официальности, присущей многим дворцовым полотнам и статуям. Винтер было больно смотреть на изображение — оно напоминало о давно минувших днях, которые никогда не вернутся.

Лоркан с присущим ему необычайным талантом запечатлел в дереве все их годы. Часто по особой просьбе Джонатона или по собственной прихоти, но с благословения короля, он изображал рождение, младенчество и детство дворцовой ребятни. Также здесь были бесчисленные стихотворения, рожденные полетом фантазии Джонатона и вырезанные в дереве Лорканом, так что дети всегда помнили, когда Рази впервые ездил на коне, когда Альберон поймал свою первую рыбу, когда Винтер сломала руку, свалившись с дерева. Каждый год их жизни был сохранен на этих стенах — постоянное и бесспорное напоминание о том, что было.

Также Лоркану прекрасно удалось уловить и передать тот счастливый дух товарищества и братства, который был так дорог ему, Оливеру и Джонатону.

Много раз повторяясь, по всей комнате были изображения Альберона и Оливера, их имена вырезаны на многочисленных дощечках, их эмблемы — на разнообразных вымышленных щитах. И теперь Винтер ясно поняла, почему они здесь, и ужаснулась величию жертвы, которую Джонатон потребовал от ее отца в обмен на ее будущее.

Лоркан заговорил сердито, стоя к дочери спиной:

— Ты поняла, что нужно делать?

— Да, — прошептала она.

Лоркан прочистил горло и взялся за инструменты.

— Ты начинай с книжных полок, а я примусь за стены, — сказал он и прошел через ряды полок к дальней стене. Винтер не могла пошевелиться, отойти от двери. Она смотрела, как отец выбирает грубый напильник из набора инструментов и стоит перед большой стенной панелью. Потом он аккуратно и точно начал удалять изображение Альберона из композиции.

С первым скрежетом напильника по дереву Винтер прошла к полкам в дальнем углу зала, выбрала, с чего начинать, и разложила инструменты. Потом взяла напильник, секунду смотрела на произведение искусства перед ней и стала работать — с пустотой в мыслях и на лице, похожем на чистый лист бумаги.

Тайны

Два последующих дня Винтер с отцом вставали рано, а спать ложились поздно. Они приходили в библиотеку до зари, когда дворец напоминал молчаливую гробницу, а возвращались в свои комнаты после полуночи, когда шаги в пустых залах звучали, как в склепе. Винтер казалось, что они — единственные живые люди во дворце. Каждый день они трудились спина к спине, сосредоточенно и без отдыха. Придя домой, падали в кровати, изнуренные, и спали мертвым сном до утра. Даже прерываясь на обед, они не разговаривали. Лоркан обычно садился спиной к окну, с бесстрастным лицом жевал еду, запивал ее и тихо возвращался к работе. Все это время он словно брел по длинному коридору, изредка смутно видя дочь, издалека, как в тумане.

Никто не навещал их днем, никто не заходил ночью. Даже Джонатон не появлялся, и Рази, регулярно присылающего им еду и напитки, нигде не было видно.

Через двое суток полного молчания Винтер чувствовала, что ее губы застыли, гортань склеилась — словно она забыла, как разговаривать. Ей казалось, что голова вот-вот взорвется от невысказанных мыслей, которые роились внутри нее, жужжа и стукаясь друг о друга, как жуки в коробке.

Работа, которая всегда была для девушки утешением и радостью, теперь разочаровывала. Как только ее захватывал процесс, руки находили тот ровный, гипнотический ритм, привычный для нее, разум срывался с привязи и убегал в запретные дебри. До того как ей удавалось обуздать мысли, ужасные образы вставали перед глазами. Лоркан, задыхающийся в темноте, как раненый зверь. Трясущийся Рази с посеревшим лицом, его кровь льется по животу на белую ткань, которую держит Винтер. Кристофер, молчаливо бьющий наотмашь по лицу лазутчика, брызги крови фонтаном разлетаются вокруг. Но чаще всего ей виделись ужасный стул, пыточные инструменты, Рази, появляющийся под крики из дыма и пламени. Долото выскальзывало из ее рук, молоток промахивался, и Винтер приходилось крепко сжимать зубы и кулаки, чтобы успокоиться.

Она была один на один с этими видениями, ее личными демонами, раз за разом. Поскольку ее одиночество продолжается, им, похоже, удастся свести Винтер с ума.

И целый день в ушах стоял непрекращающийся стук долота, бесконечный скрежет напильника по дереву. Звуки, которые обычно сопровождали творение, гордость и удовольствие. Но теперь под резцом исчезали лица и имена Альби и Оливера, скручиваясь завитушками стружек, осыпаясь ароматной крошкой опилок красного дерева. Они пропадали медленно, слой за слоем, уступая мощи ее инструментов.

Винтер хотела увидеть Рази. Жаждала свежего воздуха. Мечтала посмотреть на что-нибудь, кроме дерева под носом.

Утром третьего дня она остановилась на минуту, засмотревшись на стихотворение, которое Джонатон написал на смерть Шаббита, любимого пса Альби. Это было ее следующее задание — стереть этот миг нежности из истории, притвориться, что его никогда не было, — а девушка не могла решиться. В конце концов она отложила инструменты.