Книга Свободная комната - Дреда Сэй Митчелл

Детям надоел воздушный змей, и они прибежали обратно, чтобы перекусить. Младшая дочка схватила Джона за ногу, чтобы ей удобнее было наклониться и взглянуть на разложенную на одеяле еду. Его жена потеряла интерес к тому, в порядке ли он и не слишком ли много работает, потому что занялась детьми. Он потер лицо руками и лег на траву, чтобы поймать солнечный свет. Дочка села ему на живот, чтобы съесть сэндвич.

Возможно, ему вообще не нужно было ничего делать. Может быть, все уладилось бы само собой. Обычно так и происходило. Вероятно, его жена устала бы оттого, что он все время работал, и нашла бы себе кого-то другого. Наняла бы адвоката и выгнала бы его из дома, чтобы туда смог переехать ее новый любовник. Дети выросли бы, обвиняя мать в том, что она загубила их детство, и ненавидя ее нового мужчину. Тогда в глазах всего мира он оказался бы не жалким человеком, который не умел принимать решения, а трагическим героем.

Или, возможно, его семья погибла бы в результате ужасной аварии, а он выступил бы в роли одинокого вдовца, стоявшего у могилы членов своей семьи с цветами, оплакившего их потерю и декламировавшего обрывки русской поэзии, столь им любимой. Конечно, он не хотел их гибели: это совсем не то, чего он хотел. Он всего лишь хотел, чтобы проблема решилась, а внезапная смерть — это один из путей ее решения. Тогда он действительно стал бы героем. Никто не винил бы его в том, что он ищет утешения в объятиях другой женщины. Есть множество стихов, которые это оправдывают.

Или, возможно, ничего этого не случится, но все равно все уладится.

В конце концов, это не имеет значения.

Он был убежден, что лучше всего ничего не делать и ждать, что произойдет.

Глава 18

Алекс перестает читать. Мы оба молчим. Честно говоря, я не понимаю, почему не прыгаю по комнате от радости: человек, попрощавшийся навсегда, снова заговорил со мной. Приоткрыл детали своей жизни, чтобы помочь разгадать загадку его смерти. Тут я понимаю, что именно я переживаю. Огромную волну разочарования. Я хотела, чтобы текст на стене рассказал мне намного больше. Ответил на все вопросы, которые появились у меня после прочтения предсмертного — нет, прощального — письма. Как его звали? Какие ошибки он совершил? Кто те невинные, о которых он упоминает?

Наконец я произношу, хоть и шепотом:

— Он не сказал, как его зовут.

Алекс, как обычно, отвечает в своей адвокатской манере:

— Ну, это обыкновенная русская драма. Женатая пара с детьми, снаружи все пышет счастьем, а внутри — просто бедлам. Это, наверное, пьеса, кто бы ее ни написал. Очень трагичная русская пьеса. Насколько я знаю, других русских пьес и не бывает.

— Что она трагическая, это точно, — тихо отвечаю я, — но это не пьеса, а правда.

Алекс морщит лицо в замешательстве.

— Как ты это поняла?

Теперь я стою перед выбором: показать ему прощальное письмо или нет? Это письмо настолько переполненное болью и сожалением, настолько личное, что поделиться им с кем-то другим кажется предательством. Однако как еще Алекс поймет, зачем мне это нужно?

Он с удивлением смотрит, как я подхожу к сумке. Я вынимаю письмо и протягиваю ему.

Он пронзает меня крайне обеспокоенным взглядом, когда заканчивает читать.

— Что это?

Поток слов выливается из меня наружу:

— Это предсмертное письмо, хотя я предпочитаю называть его прощальным. В тот день, когда я переехала сюда, я нашла его в прикроватной тумбочке, оно застряло за ящиками. Эту надпись на кириллице внизу письма я показала тебе в пабе. Это тот же почерк, что и на стене. Того же самого человека. Он пытается…

Слова продолжают сыпаться у меня изо рта так неловко, что, кажется, я не контролирую себя. И судя по ужасу, который все отчетливее проявляется на лице Алекса, возможно, все так и есть.

В конце концов он останавливает меня, решительно подняв руку в воздух:

— Ты сказала, что это предсмертное письмо написано человеком, который когда-то жил в этой комнате?

Я быстро киваю:

— Но хозяева, а точнее Джек, настаивает, что никто не снимал эту комнату до меня, — я захлебываюсь. Сглатываю. — Я думаю, он покончил с собой здесь…

— Что? В этой комнате? — Алекс в ужасе.

— Да. И мне нужно выяснить, почему он это сделал.

Алекс возвращает мне письмо, держа его кончиками пальцев, как будто оно служит переносчиком страшной болезни. По тому, как он смотрит на меня, я понимаю, о чем он думает. Я взрываюсь:

— Не смей говорить, что я чокнутая.

— Я и не собирался. Это жутко. Мне не по себе. Человек отнимает у себя жизнь на том месте, где мы стоим, оставляет предсмертное письмо и надпись на стене на иностранном языке, а ты ожидаешь, что я продолжу вести себя так, как будто мы только что прочитали страницу из «Гардиан».

Я бешено машу рукой в сторону стены.

— Там должен быть еще текст. Это только начало.

Чтобы доказать свою точку зрения, я начинаю сдирать соседний слой обоев, но текста там больше нет. Он должен быть там. Я не могу остановиться.

— Лиза, прекрати.

Приказ Алекса заставляет меня отступить. Я задыхаюсь, дрожу. Хотя в комнате холодно, моя кожа как будто горит.

— Это жутко, — говорит он.

Алекс выходит из комнаты на лестничную площадку прежде, чем я успеваю его позвать:

— Пожалуйста, Алекс, помоги мне найти остальное.

Он резко разворачивается и несется обратно ко мне.

— Наверняка там ничего больше нет. Бедняга, наверное, прикончил себя, не успев дописать. Почему это так важно для тебя?

Я сжимаю губы. Затем говорю:

— Я хочу, чтобы ты помог мне выяснить, кто он такой.

Он разочарованно цокает языком и спускается вниз. Я не иду за ним. Остаюсь наверху. Алекса проглатывает полутьма, он просто тень, которая открывает дверь и покидает мою жизнь. Джек настаивает, что жильца никогда не существовало, так как же мне выяснить, кто он такой?

Когда я возвращаюсь наверх, то слышу звук телефона. Это сообщение от папы, напоминающее мне о том, что они с мамой приедут. Я не отвечаю. Вместо этого я аккуратно разглаживаю обои, прикрывающие послание мертвеца.

* * *

Мои родители сидят в одном конце комнаты, а я — в другом. Мама держит кружку чая без сахара, а папа — стакан бренди. Они появились на пороге ровно в четыре, как мы и договаривались. Как обычно с поцелуями и объятьями. И теперь мы перебрасываемся фразами в странной стремительной манере, особенно мама, которая заканчивает практически каждое предложение нервным покашливанием. Мы говорим на безопасные темы: моя работа, погода, политика.

Потом настает тишина, сущность которой мы все слишком хорошо знаем. Это безмолвный момент, когда они в мыслях осторожно перебирают то, о чем на самом деле хотят со мной поговорить.