Книга Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

Вечер Катрин провела у Франциски Хубер, жившей по правилу «ни минуты без дочерей». Та весила уже сто десять килограммов, включая по пятнадцать кило у каждой груди — Лени и Пипу, которые, как ни странно, уже пытались их сосать. Франциска была лучшей подругой Катрин. Дружба их оказалась настолько крепкой, что смогла выдержать последние три бесплодных (или плодородных — как посмотреть) года. Три года, в течение которых она (то есть дружба) находилась в состоянии шока, вызванного рождением двух близняшек.

Сначала они решили сходить в кино. Но этот план сорвался из-за Лени и Пипы. Из-за них теперь срывались все планы без исключения. А если временами и казалось, что тот или иной план все же сработает, то в конце концов и он неизбежно срывался из-за Лени и Пипы. На сей раз Эрик уже готов был посидеть с детьми, но буквально в последнюю секунду — к облегчению Франциски — все испортили его практиканты, которых срочно нужно было вводить в курс дела и инструктировать. С момента рождения дочерей количество таких вечерних инструктажей у него резко возросло. Вполне возможно, что Франциска в тайном взаимодействии с его шефом сама организовывала ему эти инструктажи.

Эрик скорее мешал ей дома, чем помогал. Он еще не созрел для Лени и Пипы. У него напрягались мышцы лица, когда дочери в двенадцать часов ночи сознательно и дружно отказывались снижать уровень децибел своих вечерних игр, сопоставимый с несколькими отбойными молотками и сиренами. Кроме того, он каждый час насильно вытирал им губы и руки уже сросшимся с его трясущимися отцовскими пальцами полотенцем и то и дело приставал с разговорами о необходимости соблюдения режима дня (и ночи). И наконец, он с недавних пор начал намекать Франциске в неприятной, назойливой манере, что они могли бы снова время от времени спать вместе, — и это всего через три года после родов! Одним словом, он ничего не понимал ни в матерях, ни в детях.

С Франциской произошла удивительная метаморфоза. Она не просто изменилась — она превратилась в совершенно другого человека, в полную свою противоположность. Раньше она проповедовала и воплощала собой сексуальную свободу, меняя при этом каждую неделю старые узы на новые. Ее влюбленности достигали кульминационной точки через два-три дня. На четвертый уже вставал вопрос о замужестве, на пятый — «вся эта история» начинала ее «потихоньку доставать». На шестой ей требовалась пауза в отношениях. На седьмой она знакомилась с новым мужчиной. Она никогда не страдала от неудачных романов. Циркуляция мужчин в ее жизни естественным образом стимулировала ее кровообращение и обеспечивала здоровый гормональный обмен.

Катрин в тот период благодаря Франциске могла не читать скучные любовные романы и избавить себя от неизбежного разочарования в конце книги. Романы ее подруги всегда были интересными, а часто даже волнующими. И заканчивались они для нее всегда на удивление хорошо. Чаще всего самым приятным в них был именно конец. Катрин завидовала способности Франциски изначально исключать какую бы то ни было «серьезность» отношений. Даже самые легкомысленные из ее мужчин были серьезнее, чем она.

В период «особой активности» Франци Катрин в качестве лучшей подруги и первого контактного лица приходилось временно брать на себя функции духовника и центра по оказанию посттравматической психологической помощи брошенным жертвам. Тогда-то она и узнала мужчин с другой стороны — в роли униженных просителей — и прониклась к ним снисходительным презрением. У некоторых она даже регистрировала глубокий эмоциональный кризис, который, однако, очень скоро оказывался всего лишь острым приступом жалости к самому себе.

Некоторые готовы были даже лишить себя жизни из-за Франциски и панически боялись оставаться по ночам в одиночестве. Правда, этот трюк Катрин раскусила после третьей попытки очередного «пациента» найти утешение и новые силы для жизни без Франци у нее в постели.

Эрик, собственно, первоначально предназначался для Катрин.

— Этого мне просто жалко гробить, — заявила Франци. — Он такой правильный. Он больше подошел бы тебе.

Он и вправду вполне мог бы подойти Катрин. Он был молчалив, зато и не болтал глупостей. Он не только умел слушать собеседника, но и слушал его. Кроме того, он и внешне был довольно симпатичен, а разговаривая с Катрин, смотрел ей в глаза. У него был нормальный взгляд — то есть не затуманенный, не рентгеновский, а именно тот редкий, уже занесенный в Красную книгу взгляд, дающий женщине уверенность в том, что она нечто особенное и что ее принимают всерьез, даже ничего не ожидая получить от нее взамен. Он был уверен в себе и при этом скромен. Катрин обнаружила у него только один существенный недостаток: он ничего не предпринимал, чтобы сблизиться с ней.

Эрик не умел делать первые шаги. Катрин тоже. Это их и связывало. К сожалению, не друг с другом, а с Франциской. Когда Катрин наконец решилась дать Эрику сигнал, который он мог бы истолковать в том смысле, что она готова положительно отреагировать на некий сигнал от него, Франциска сообщила ей по телефону:

— Мы с Эриком теперь вместе. Я его все-таки заарканила. Придется нам подыскать тебе другого.

— Не проблема, — ответила Катрин. — Он все равно был не в моем вкусе.

Если Франциска в тот момент услышала на линии странные звуки, то это был скрип телефонной трубки в руках Катрин, которую та чуть не раздавила.

С Эриком Франциска чувствовала себя так хорошо, что не звонила подруге целый год. В качестве компенсации Катрин было позволено еще через полгода быть свидетелем на свадьбе. Брачное торжество напоминало фильм «Четыре свадьбы и одни похороны».[16]Точнее — похороны. Франциска с уже наметившимся вторым подбородком была заживо погребена под своим свадебным платьем и сияла сытым довольством, так часто ошибочно принимаемым за счастье или гармонию. На губах ее играла иронически-циничная улыбка типа «такова жизнь». Такую улыбку можно видеть на лицах людей, которые предоставляют событиям развиваться самим по себе, потому что им просто лень все отменять, ведь иначе пришлось бы подвергать ревизии слишком многое из того, что произошло. И надо же было так случиться, что именно Франциска, которая не знала преград, когда речь шла о реализации ее представлений о любви, вдруг оказалась в эмоциональном тупике и воздвигла на том месте, где оборвались все пути, образцовый буржуазный домашний очаг.

Жених пребывал в состоянии полной прострации. С одной стороны, он трогательно радовался за свою многочисленную семью, которой в связи с его женитьбой удалось очередное прямое попадание в цель. С другой, все время тоскливо поглядывал на своих товарищей по бейсболу — так, словно для него не было ничего страшнее, чем своим официальным «согласен» и связанными с ним последствиями лишить себя места в бейсбольной команде (и в обществе).

Гости искренне старались завидовать беспримерному счастью вновь испеченных молодоженов. Но поцелуй перед алтарем получился довольно прохладным, обмен кольцами довольно бесстрастным. Нежные речи молодых супругов ограничивались диалогами: достаточно ли белого хлеба, не слишком ли громко или, наоборот, тихо играет оркестр и чьи родители чувствуют себя лучше или хуже (и почему). Катрин удалось лишь на несколько секунд пробиться к невесте. Ей не пришло в голову ничего более глупого и менее подходящего к ситуации, как спросить: