Книга Улыбка смерти на устах - Анна и Сергей Литвиновы

Я набрал номер Мачниковой — пока крошка не забыла меня, случайного магазинного знакомого, с моими болгарскими перцами. Раз она одна — самое время ее навестить. Насколько я знаю женщин, таких, как она, предварительные ласки с другим обычно не смущают. Порой только возбуждают.

Но номер Ольги не отвечал. Возможно, утомленная, спит.

На всякий случай я со своего левого сотового позвонил Бурагину (когда знаешь человека — установить по имеющимся базам его сотовый можно легко). Мне ответил недовольный, заспанный голос. Я бросил трубку. Слава богу, любовник медсестры живой.

Что ж, вряд ли Мачникова отвертится от общения, когда я окажусь у нее на пороге. И мотивировка железная: влюбился сверх меры! Поэтому по базам я разузнал ее точный адрес. Да, пора взглянуть на медсестру в ее непосредственной среде обитания. Может, удастся войти к ней в доверие настолько, что я смогу в поисках улик обыскать ее квартиру. А также порыться в компьютере и телефоне.

Извещать пока Римку об изменении в планах я не стал. Оседлал свою «бэху» и рванул в Нагатино. По пути вспомнил, что не завтракал, и заправил самого себя на ближайшей АЗС. Еще раз набрал Ольгу — по-прежнему шли длинные гудки.

Двор и дом на улице Любимой[10] смотрелся таким же, как вчера. Субботнее утро двигалось к полудню. Два парня дули пиво прямо близ мусорных баков. Ранние хлопотуны выгружали из багажников пакеты, завезенные из гипермаркета.

С помощью универсального кодового ключа я проник в мачниковский подъезд. Консьержки тут не было.

На лифте поднялся на шестнадцатый этаж. Двери в тамбур оказались закрыты. Я еще раз набрал номер медсестры. Опять длинные гудки.

Позвонил в квартиру — не отвечает.

Тогда я нажал на кнопку соседского звонка. Через минуту дверь на площадку открыл парень, голый по пояс, в трениках, с рельефным торсом. Он что-то жевал.

— Сестренка моя, Ольга Мачникова, соседка ваша из шестьдесят второй квартиры, попросила меня к ней приехать. А что-то я ей звоню, и по телефону, и в дверь — она не отвечает, вы не видели ее?

Ни слова не говоря, обнаженный мужик, продолжая жевать, пропустил меня внутрь тамбура.

Дверь в квартиру медсестры казалась закрытой. Но я толкнул ее — и она растворилась.

Шторы и в единственной комнате, и на кухне оказались плотно закрыты, но полуденное солнце все же пробивалось через щелки и давало довольно света, чтобы различить: на разбутыренной постели размера «кинг-сайз», отражаясь в огромном зеркале, в неестественной позе, запрокинувшись, лежала совершенно голая, очень красивая и неоспоримо мертвая медсестра Мачникова. На полу подле кровати валялся использованный шприц.

Жертва № 3

Ольга Мачникова.

Сорока днями ранее

Я всегда мечтала выбраться из нашего городка.

И еще я любила секс. И сейчас люблю.

О таких, как я, мужчины часто говорят: «Слаба на передок». Или: «Безотказная». Или что-нибудь совершенно похабное, на букву «б». Как и все, что обычно придумывают мужики про противоположный пол, это, во-первых, чрезмерно грубо и неприкрыто, а во-вторых, справедливо лишь отчасти. Потому что только дурак или подлец может сказать обо мне, что я даю прям вот всем подряд. Но, повторюсь, и мужчины как вид, и сам, как говорится, процесс (да и результат!) мне обычно нравятся. Хотя гораздо более социально приемлемым считается изображать из себя недотрогу (и прожить в итоге фригидной, а то и девственной дурой).

Наверное, мне с самой собой повезло, потому что у меня тело оказалось очень отзывчивое. Многие тетки об этом лишь мечтают, а мне не нужно чрезвычайных ухищрений, чтобы испытать вот это все: фейерверк, всполохи, взрывы, разноцветные огоньки. Даже не зная еще, как это называется, я в семилетнем возрасте с соседом Киркой на территории заброшенного Борисоглебского монастыря в «больничку» играла (прости меня, Господи). И женщиной стала (а мы у нас в городке взрослели рано, делать ведь больше нечего было) в тринадцать лет — слава богу, мама так и не узнала. И чудом, сама судьба меня хранила, я не принесла моей родительнице в подоле и не заразилась дурной болезнью. Может, потому что первый мой мужчина к тому времени был студентом-третьекурсником мединститута и хорошо представлял, как от всего нежелательного, с чем любовь связана, предохраняться. И меня научил. Если б Родион (так моего медика звали) не бросил меня, когда я на втором курсе училась, и не предпочел мне, подлец, упакованную дочку тверского бизнюка — я была б готова всю жизнь с ним разделить. Даже, наверное, ему не изменяла бы, только уж в совершенно особенных случаях.

Но я отплакалась, как он меня бросил, и не стала ни искать ему замену, ни вообще целиться на долгосрочные отношения. Родька еще мне, тринадцатилетней, внушил, что родимый городок — это скучно, уныло, мелко, нелепо. Что мне там делать-то? В конкурсе на лучшую пожарскую котлету участвовать? В гостничном баре снимать на одну ночь женатиков-вертолетчиков, приехавших квалификацию в центре боевого применения повышать? В золотошвейном магазине продавать туристам пояса расшитые, портмоне да очечники? Но у Родиона у самого беда оказалась в том, что он никуда дальше и выше Твери не заглядывал, а я сразу, как только после девятого туда в колледж уехала, поняла, что областной центр — такая же точно дыра, как Торжок, только с троллейбусами. И стремиться следует как минимум на ступеньку выше — в Москву, а то и на две: в Лондон, Париж, Нью-Йорк.

Но если возвыситься до Москвы у меня получилось, то дальше — не очень и теперь вряд ли получится.

Хочу, чтобы вы меня правильно поняли: любовь и мужчины дарили мне удовольствие и бесценный жизненный опыт — но я не продавалась за деньги или блага. В последнем, в выжимании выгод из любви, сильный пол нашему, слабому, еще сто очков вперед даст — пример моего Родика и его женитьбы налицо. Мне же нравилось, что называется, искусство ради искусства. Я любила и то удовольствие, что приносила любовь, и весь антураж, который вокруг нее растекается. Люди, они же все разные. И мужики — тоже разные. Они по-разному пахнут, по-разному добиваются. По-разному ухаживают, проникают, вцепляются, финишируют. Одна подружка моя, уже в Москве, говорила, что я, дескать, мужиков коллекционирую. Ну, наверное, в каком-то смысле — да, коллекционирую. Да, мне интересно познавать каждого, кто мне нравится, и в определенном смысле всеми ими пользоваться.

Не в том дело, что я с них чего-то тяну или живу за их счет. Я категорически против этого. Не, ну если товарищ приглашает меня, с недвусмысленными последующими намерениями, в шикарный ресторан, я с ним пойду, если он мне нравится. Но если чувак, который мне — фу и никак не вызывает желания, вдруг предложит (бывали такие случаи, и не раз) провести недельку на Мальдивах или отпуск на шикарной яхте — я откажусь. А если противный — так в резкой форме. Да высмею, обожгу словом, чтоб больше не лез. Потому что чем это отличается от банальной проституции, когда стольник гринов оставляют наутро на тумбочке? Поэтому никакая я не безотказная, а очень даже наоборот. Ключевые слова здесь, определяющие мою суть, просты: я люблю, когда мне нравится, и не люблю — когда нет. И я дорожу своим образом жизни, это мое искусство, или хобби, или спорт — называйте как хотите, — как кому-то нравится заниматься танцами, или теннисом, или марки коллекционировать.