Книга Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

В книге не было никаких денег. По сути, в книге вообще ничего не было: ее страницы были пусты. Я бы сказала, что она ничем не отличалась от журналов, какие можно купить в любом книжном или магазине канцтоваров, если не считать того, что чувствовалось: том этот куда более древний. Время отгладило обложку. Страницы были мягкими, только что не маслянистыми, мне подумалось, что они, возможно, из пергамента. Когда я переворачивала их, в воздух вздымались легкие облачка бумажной пыли. Я пролистала ее всю, до последней страницы – книга была пуста. Взглянув на Джорджа Фаранджа, я сказала: «Не понимаю. Что, по-вашему, мне предстояло исследовать?» И протянула ему книгу.

«Не соблаговолите ли еще раз взглянуть?» – спросил он. Его опыт убеждал его, что как читателю необходимо приучить себя к конкретному тексту, так и конкретному тексту необходимо приучить себя к читателю.

Неужто я пропустила что-то? В голову не приходило, что Фарандж попытается дать мне взятку в виде личного чека, но я была новичком в этом мире. Я раскрыла книгу. Пролистала каждую страницу, всякий раз убеждаясь, что она не слиплась со следующей. Из чего бы ни были сделаны листы книги, они были мягче, упружистее, пергамента. Впрочем, в конечном счете в книге не оказалось ни текста, ни денег. Я уж стала было подумывать, а не розыгрыш ли это – Джордж Фарандж со своей пустой книжкой, своего рода прощальная дурашливая шутка, состряпанная Хайдеки, хотя смысл ее до меня и не доходил. В качестве шута-стриптизера этого малого взяли бы на такую забаву самым последним. Я подняла глаза от книги…

…и передо мной стояла Ивонна, точно такая же реальная и живая, как вы для меня и я для вас. Она была одета в футболку-варенку большего, чем нужно, размера и пару новых джинсов – один из нарядов, сообразила я, что мы с ее отцом купили ей, когда закончилась ее реабилитация. Да, реабилитация. Вместо того чтобы перебрать с героином, девочка на моих глазах зашла в кабинет школьного психолога, вывалила на стол содержимое своей сумочки и сама заявила, что ей необходима помощь. Отдаю должное этому врачу, мисс Боуэн. Она не ударилась в панику, не кинулась звать ни школьную полицию[13], ни меня с отцом Ивонны. Она не притронулась к беспорядочной куче на своем столе. Три последовавших часа она употребила на беседу с Ивонной, пока моя дочь не почувствовала себя в силах позвонить мне и своему отцу. Я помнила тот звонок, помнила шок от него, будто меня окатили холодной водой, ощущение, будто внутри меня смялось что-то, словно мои внутренности были из фольги, а чья-то чудовищная рука комкала их. Когда выводила машину задним ходом со стоянки, поставила ручку на движение вперед, вылезла на бордюр, поцарапала базу. С отцом Ивонны мы встретились у входа в школу, он был в той ярости, какая обуревала его, когда он был воистину напуган. Мы взялись за руки и пошли в школу на встречу с Ивонной и школьным психологом, которая закончилась тем, что мы с отцом повезли ее на тот берег, в Пенроуз, поместить в тамошний центр реабилитации. Весь следующий месяц был наполнен нашими с отцом Ивонны встречами: с врачом, наблюдавшим за ее лечением, с группой поддержки членов семей наркозависимых, со школьным психологом Ивонны, с самой моей дочерью, и одной, и вместе с лечащим врачом. Встречи эти продолжались и после того, как мы взяли ее домой, об этом-то мы и говорили с ней, меняя время следующего ее посещения врача, чтобы дать ей весной попробовать себя на беговой дорожке.

Дочь моя не только разговаривала со мной, она мне помогала на кухне того дома, который мы с ее отцом продали в ходе развода. Я обожала тот дом. В нем были просторные комнаты с высокими потолками, прогреть которые было не так-то легко, но я на это не обращала внимания. Кухня располагалась в глубине дома и заканчивалась окошком в уголке, где Ивонна, когда была поменьше, бывало и просиживала за чтением. Дом тот был выстроен после Гражданской войны в паре с другим, бок о бок, человеком, сколотившим состояние на железной дороге. Сам он жил в нашем доме, а его брат-близнец – в соседнем, пока они не разругались и с тех пор так и не разговаривали. Я могла бы всякого порассказать вам о том доме. Пристрастившись к исследованиям, от желания исследовать не избавишься никогда, я так полагаю. Так вот, мы сидим на кухне с ее длинными столешницами, тут же и отец Ивонны, стоит у плиты, лук и специи обжаривает для чили, которое он каждые пару недель готовил. Видеть его в привычном свитере и джинсах, в фартуке с надписью: «НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ТРАВИТЬ ВАС ЕДОЙ» было для меня почти так же удивительно, как и видеть Ивонну. Но в том был смысл: она не умерла, а потому и не было ни одного из ужасных последствий, вызванных этим ужаснейшим событием. Мы по-прежнему оставались семьей и жили в нашем доме.

Я обалдела. Чуть не плакала от радости. Я была в ужасе. Да-да, в ужасе. После чьей-то смерти… после того, как умирают люди, настолько тебе близкие, что были немалой частью тебя самой, требуются годы, чтобы примириться с их смертью, привыкнуть к их отсутствию. Это Фрейд, кажется, говорил о труде скорби? Это труд, процесс перемещения вами тех, кого вы любили и любите, с земли живых в землю мертвых, из «есть» в «были». Увидеть их вернувшимися после всего того времени, все это потрясение, оно вас мучительно корежит. Не говоря уж о том, что тебя сразу охватывает ужас сызнова утратить их.

А я и утратила, когда уронила эту книгу. Она шлепнулась на ковер – и я опять оказалась в конференц-зале. Все вокруг потемнело, я боялась, что теряю сознание. Вытянула правую руку, оперлась ею о стол, чтоб на ногах удержаться, и увидела, что стол пуст, письмо пропало. Как и Джордж Фарандж. Я села. Книга лежала раскрытой на полу. Я нагнулась за нею. Глянула на страницы, по-прежнему чистые. Как это он…

…и вот она вновь – Ивонна в своей футболке-варенке и джинсах, на кухне старого дома, отец ее вываливает первую банку бобов на сковородку. Дочери хочется знать, что я думаю о переносе посещения ею врача?

В этот раз я захлопнула книгу и оказалась в библиотеке. Меня стала бить дрожь, такая же неуемная, как и когда тебя подминает грипп. Не подсыпал ли Фарандж мне какой отравы? Вспомнились облачка пыли, взлетавшие над страницами, когда я листала их. Может, то был галлюциноген? Мысль казалась нелепой, однако, учитывая, что я только что испытала (дважды!), возможно, таковою и не была. Дело в том, что в студенческие годы я занималась грибами, вызывающими галлюцинации, и хотя то время в памяти поистерлось, все ж случай с Ивонной значительно отличался от видений… более определенно, все контуры очерчены резче.

Однако, что бы ни проделал со мной Фарандж, письмо Уилки Коллинза пропало, далеко не пустячная часть наследия, за чью целостность я несла полную ответственность, даже если каталогизация его содержимого еще только предстояла… я планировала завершить ее в последнюю пару недель перед уходом; приятный способ скрасить последние часы работы. На деле мне еще предстояло составить опись всего содержимого того ящика, в котором лежало письмо.