Книга Жизнь в лесу. Последний герой Америки - Элизабет Гилберт

Юстас не имел ни малейшего желания просить у того денег. Вообще-то, он не имел ни малейшего желания даже видеться с ним. Отец так и не сказал ему ни одного доброго слова. Никак не отреагировал, узнав, что его «идиот» закончил колледж с отличием. Ни разу не сходил послушать, как Юстас выступает перед целыми залами зачарованных зрителей; отказывался слушать рассказы о нем или смотреть фотографии, сделанные во время его походов; читать газетные и журнальные вырезки о сыне. (Миссис Конвей вырезала статьи про Юстаса из газет и оставляла на кофейном столике на виду у мужа, но тот их даже не касался; он ставил на вырезки стакан или клал поверх свой «Уолл-стрит джорнал», будто их и не видел.) Одним словом, с тех пор, как дети покинули дом, Юстас-старший стал к ним еще более равнодушен.

«Жаль, что отец тебе не пишет, – писала мать Юстаса, когда он был еще в колледже, – но у него слишком много дел. В свой день рождения Марта получила от него первое письмо за всё время, и оно было таким ужасным, что она читала его и рыдала».

Юстас с удивлением понимал, что даже теперь, в двадцать пять лет, его по-прежнему преследуют детские обиды. Он думал, что с возрастом, когда его физическое тело покинет родной дом, всё пройдет. Но почему отец по-прежнему способен заставить его плакать? Почему ему по-прежнему снятся сны, от которых он просыпается в четыре утра и «снова ворошит старые воспоминания о несчастье и боли»? Наведавшись в Гастонию на Рождество, Юстас с потрясением обнаружил, что его отец так и остался «самым грубым, самым осуждающим, самым недовольным человеком из всех», кого он знает.

А ведь Юстас пытался помириться со своим отцом. Пытался еще в подростковые годы. Мать всегда поощряла его «наступать на горло собственной песне», чтобы улучшить отношения с Юстасом-старшим.

«Все мои надежды и молитвы о том, чтобы в этом году у тебя и у всех нас дома всё наладилось, – писала она Юстасу перед началом учебы сына в выпускном классе. – Твой отец жаждет от тебя любви, уважения и послушания не меньше, чем ты ждешь любви и уважения от него. Дети обязаны уважать родителей. Мне кажется, одна из главных причин, почему вы не ладите с отцом, заключается в том, что он всегда был для тебя „второй скрипкой“ ты всегда уделял больше внимания и времени мне, полагался на меня в своих нуждах и дарил мне свою любовь. Это началось еще с тех пор, как ты был совсем маленьким, и, поскольку я уделяла тебе слишком много времени и внимания, накапливалось, как снежный ком, и привело к возникновению очень несчастливых отношений. Но пока еще есть надежда, что между тобой и отцом всё наладится, однако ты должен поработать. В юности люди гибче, и они способны менять свое поведение и отношение. Умерь свою гордыню, повинись перед отцом и признай, что в прошлом говорил и делал вещи, вызывавшие его неудовольствие, но отныне будешь стараться угодить ему изо всех сил».

И вот Юстас с двенадцати лет начал писать отцу письма. Он знал, что отец считает себя талантливым в общении человеком, и надеялся, что сможет улучшить с ним отношения, если правильно выразит свою мысль. Он неделями корпел над этими письмами, пытаясь найти самые уважительные слова и подойти к разговору как взрослый со взрослым. Он писал, что понимает всю сложность их отношений, и говорил, что приложит все силы, чтобы их исправить. Возможно, кто-нибудь мог бы помочь им поговорить? Юстас извинялся перед отцом за то, что разочаровал его: если бы у них получилось обсудить проблему, не повышая голоса, то он изменил бы свое поведение и наконец угодил отцу.

Но тот так и не ответил ни на одно из этих писем, хотя иногда зачитывал их вслух издевательским тоном, чтобы развлечь братьев и сестру Юстаса. А там было к чему придраться: орфографические и грамматические ошибки, да и наглость Юстаса, который возомнил, что может говорить с отцом на равных. Юстаса-старшего особенно позабавило письмо, которое сын написал ему, будучи уже в старшей школе; в этом письме он предположил, что его брат Уолтон, одаренный и чувствительный мальчик, чувствовал бы себя намного лучше в частной школе, где его не задирали бы деревенские парни из Гастонии-Хай. Что за бредятина! Юстас-старший снова и снова зачитывал эти строки другим детям, и все – даже Уолтон – должны были смеяться над маленьким Юстасом за то, что тому хватило идиотизма указывать отцу, что лучше для его же детей!

Повзрослев, Юстас не оставлял попыток.

«Я пишу тебе не для того, чтобы вызвать обиду или недовольство, – говорилось в одном из его взрослых писем. – Напротив. Мне жаль, что от меня в твоей жизни сплошная боль и ничего хорошего. Я всегда стремился быть хорошим. Угодить тебе, маме, всем подряд. Мое главное желание – чтобы ты меня принял, оценил, признал, увидел во мне что-то большее, чем мусор (невежественного тупицу, который вечно неправ и ни на что не годен). Я ищу любовь, а нахожу пустоту. Мне всегда хотелось лишь одного – чтобы ты меня любил. Я как мотылек над пламенем свечи. Может, пора признать свое поражение и держаться от тебя подальше? Но даже если я уеду далеко и буду отрицать реальность, я все равно буду нуждаться в твоем признании».

И снова он не получил ответа.

Итак, отношения Юстаса с отцом едва ли можно назвать сердечными, но Юстасу нужно было где-то взять много денег, а у его отца, бережливого и проницательного человека, они были. Раньше Юстас ни разу не взял у отца ни цента: это был вопрос гордости. Когда мистер Конвей однажды предложил сыну обсудить вопрос денежной поддержки, Юстас ответил: «Не думаю, что я это заслужил». На этом все и закончилось. Юстас никогда не просил отца помочь с оплатой учебы в колледже, хотя мистер Конвей спокойно платил за обучение младших детей. И как же теперь ему, уже взрослому, подступиться к отцу и попросить денег? Причем довольно большую сумму.

Как можно догадаться, у них произошел настоящий обмен любезностями. Чего только Юстас не наслушался от старика. Что его затею непременно ждет провал. Чтобы он не рассчитывал на милость отца, когда шериф придет с документами о банкротстве, – да и кто он вообще такой, раз возомнил, что способен взять на себя ответственность за 107 акров земли и управление собственным делом?

«Если ты думаешь, что тебя ждет успех, то ты ошибаешься», – снова и снова повторял его отец.

Юстас сидел неподвижно, как камень, обтекаемый водами реки, и позволял ледяному шквалу проноситься мимо, сжав губы, с непроницаемым лицом. Он всё время повторял про себя успокаивающую мантру: я знаю, что прав… я знаю, что прав… я знаю, что прав...И в конце концов отец дал ему денег.

Под немаленький процент, разумеется.

15 октября 1987 года Юстас Конвей выкупил первый участок Черепашьего острова. И тут же взялся за работу, чтобы вернуть долг отцу. Это удалось ему за год. Юстас заработал такую невероятную сумму, проделав огромный объем работы. Он объехал весь Юг с турне, которое вымотало его эмоционально и физически; он учил, проповедовал и протягивал руку. Благодаря контактам Валери в Службе национальных парков, его приглашали читать лекции в школах и экологических центрах. Юстас превратился в сам себя рекламирующий товар.

«Такое интересное было время, – вспоминает Валери сейчас, – эти первые два года на Черепашьем острове. Мы с Юстасом жили в моем уютном пригородном доме в Джорджии, составляли расписание лекций и пытались наскрести деньги на выплату долга его отцу. Я стала чем-то вроде агента Юстаса, искала ему работу по всему штату. В конце концов я бросила хорошую работу, продала хороший дом и переехала на Черепаший остров. Я шла за своим счастьем. Мне хотелось жить там, и нигде больше. Мы трудились не покладая рук, чтобы обустроить остров. Я помогла Юстасу соорудить первую постройку – сарай для инструментов, – потому что для него важнее всего было иметь такое место, куда можно было бы сложить все инструменты, нужные для реализации его плана. Мы жили в вигваме, и я каждый день готовила пищу на дровяной печи, но была счастлива такой жизнью, потому что хотела всему научиться. И верила в то, что мы делали. В то, что мы проповедуем. Это был и мой духовный путь – он шел параллельно пути Юстаса».