Книга Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград - Борис Батыршин

Побеседовали. Тип, широко описанный в литературе. Мелкая зависть к колоритному коллеге (плюс, возможно, какая-нибудь баба, плюс то, что, хотя разница в возрасте всего полгода, Глухачев еще школьник, а тот – «взрослый»), да тяга к тайной власти, да нелюбовь к интеллектуалам-стажерам и крепким, уравновешенным, авторитетным строителям… Короче, этакая карикатура на меня самого.

Спрашиваю, что сам любит из музыки. Кроткий смятенный взор, мгновенная работа мысли, отчетливо видимая на лице, и: «Из современной?.. Ну, битлы, Высоцкий… Окуджава…» Талейран! Князь Беневентскии.

Как насчет… э-э… вознаграждения? Негодующий жест, какой-то даже резкий тон. Принципы, искреннее желание… впрочем, если вы не доверяете… Актер. Колоритная фигура. Маленький Богров для маленькой колонии.

Вот теперь у нас настоящее государство. Все необходимые учреждения имеются. Кстати, его донесение даже любопытно, это можно будет обыграть после трибунала. И по крайней мере стало ясно, что Николай и без моих намеков не будет за суровости…

* * *

Прокурор Голубев говорил долго, красиво и хорошо, изредка подглядывая в тщательно сочиненную бумажку. По поводу панков он высказался совершенно определенно, заклеймив их «гнусными отродьями, предателями человеческих интересов», и долго распинался о святости законов. По делу Валери он был более скуп.

– Оставляя в стороне факт нравственности или безнравственности подобного убийства, – трагическим голосом сказал капитан, – должен отметить вот что: во-первых, этот акт милосердия был вопиющим нарушением закона; во-вторых, допустив такую слабость, консул Валери подорвал моральный авторитет Совета…

Валерьян на мгновение вскинул голову и открыл было рот, но передумал. Капитан вещал, обернувшись к Совету, и поэтому ничего не заметил.

– Так что я предлагаю в виде меры наказания лишение Валери консульского звания и, на выбор Совета: либо перевод на стройку простым рабочим, либо годичную ссылку на один из близлежащих островов. Дикси.

Жуков метнул на Голубева быстрый злобный взгляд.

– Если уж на то пошло, – начал он медленно, – консульство не звание, наподобие капитана или прапорщика. Я думаю, что консульство все-таки должность, и сместить консула может только народ. Но здесь, конечно, – прораб выразительно пожал плечами, – нашему славному Совету виднее. Пока, видимо, демократию мы только проектируем. Однако в дела строительства товарищ… то есть гражданин капитан вмешивается совершенно напрасно!

Голос Жукова внезапно окреп. Казалось, он чувствует напряженно-молчаливую поддержку двух сотен строителей, протиснувшихся в первые ряды толпы.

– Я не думаю, что справедливо было бы считать это дело… убийством. Впрочем, Совету виднее. Я ничего не знаю о том, достоин или нет Валерьян консульства. Но с руководства стройработами он не должен быть смещен, поскольку мы не считаем его преступником! И к тому же он является прекрасным руководителем. Мы считаем, что Совет должен оставить Валери командиром стройотряда, даже и сместив его с консульства.

– Сереж, а может, тебе креслице уступить? – предупредительный Крайновский вскочил и сделал приглашающий жест. – А то мы все, пожалуй, уступим, представляешь – двенадцать кресел, да тебе одному! Садись вот, посередке, и володей… кто кому чего должен!

Крайновский ерничал, но глаза его были злыми. Два Следопыта бесстрастно смотрели поверх голов консулов на защитников, обвинителя и подсудимых. Народ безмолвствовал, даже слишком.

– Да хватит тебе… – Было видно, что Жуков смешался. – Я не имел в виду… Да сядь ты, ради бога, прекрати паясничать! Короче, такое мое предложение.

– Экспрессивно выраженное предложение, – пробормотал Казаков. – А вы, молодой человек, что скажете?

Бобровский заговорил, волнуясь и сбиваясь. Только что до него дошло, что его маскарадный эпатаж был в контексте событий неуместен, и он говорил, подрастеряв декабристскую удаль, но вполне по делу: конечно, панки насильники и нарушители, но нельзя забывать, что они все же пытались внести какое-то организующее начало… А обвинения по поводу курток, цепочек и свастик вообще неуместны, «пусть извинит меня товарищ капитан, это же, можно сказать, люди другой культуры и другой морали, и нельзя же, к примеру, обвинять товарища капитана вот за звездочки на погонах…»

Голубев побагровел. В толпе зафыркали. Маркелов сделал злодейское лицо. Бобровский поперхнулся. Вика тихонько смеялась, закрыв губы ладошкой. Казаков мельком увидел среди множества голов торжествующее лицо Глухачева. Надувшийся Голубев тоже пробежался взглядом по толпе, но Коты успели уже сделать каменные физиономии.

– Спасибо, э-э… Дмитрий, – сухо произнес Казаков, вставая. – А теперь позвольте мне подвести итог. Все, что здесь говорилось товарищем обвинителем и товарищами защитниками, было весьма эмоционально, весьма содержательно по форме…

Казаков сделал паузу, посмотрел на Валерьяна. Валерьян, казалось, не слушал.

– …и совершенно безграмотно по существу. Я охрип повторять, что мы не толпа эгоистиков, мечущихся из стороны в сторону и грызущихся между собой. Мы – государство, а не стройотряд, как это вам ни смешно. У нас есть законы, и я намерен эти законы соблюдать, чтобы не тратить время на болтовню. Если вы забыли, напомню: «Акт о наказаниях» распространяется лишь на преступления, совершенные против Первограда и его граждан. Валери и панки одинаково НЕ являются преступниками перед лицом закона!

Толпа, казалось, вдохнула и забыла выдохнуть. Пронесся чей-то сдавленный полустой: «Вот это номер!» Валери открыл было рот, полный готовности сказать: «Это казуистика и демагогия», но вспомнил, о чем идет речь, и удержался.

– Это казуистика и демагогия! – Голубев аж подскочил на месте. – Они являются преступниками по общечеловеческим законам! Они аморальны и социально опасны! Я не говорю о Валери…

– Все это мы слышали, – повысив голос, перебил его Казаков. – Так вот, нас больше не будут интересовать всяческие абстракции и чувствования, отрывающие время от ваших дел, разбивающие людей на враждебные партии. Все наши склоки – от того, что даем эмоциям и амбициям волю над разумом, запомните, и это не только по данному поводу! Нам нужно работать, чтобы выжить, а мы раздуваем конфликты – чтобы потешить свое самолюбие и подохнуть, так, что ли?! Так этого не будет больше!

Он закашлялся. Поднялся Вадик Шалаев, один из молодых консулов.

– Александр, – сказал он с тревогой, – но мы не можем этого так оставить! Все-таки явное злоупотребление властью… тем же оружием хотя бы! И потом, эти панки… что, их тут оставим?

Казаков посмотрел на панков. Панки давно уже не матерились и не пытались шокировать общественность. Они сидели тише мыши и слушали. Две девицы тихонько плакали.

– Я думаю, – сказал Александр, обращаясь к народу, уже сливавшемуся в неопределенное дышащее месиво (темнело, зажглись первые звезды, с запада быстро ползли тучи), – что сейчас нам не стоит спорить и вас всех утомлять. Давайте разойдемся. Обещаю, что решение будет вынесено сегодня же, и до полуночи его текст вывесят на доске объявлений, так что особо нетерпеливые могут дождаться.