Книга Дневник - Чак Паланик

– От чего умер папа Питера?

А доктор Туше спрашивает:

– Грэйс Уилмот тебе что рассказывала?

Ничего не рассказывала. Не упоминала об этом. Когда пепел развеяли, Питер сообщил Мисти, что от сердечного приступа.

Мисти говорит:

– Грэйс сказала, что от опухоли мозга.

А доктор Туше отзывается:

– Да-да, от нее, – с грохотом задвигает ящик металлического стола. Продолжает. – Грэйс говорит, ты проявляешь очень многообещающий талант.

Просто на заметку: погода сегодня тихая и солнечная, но ветер так и бздит.

Мисти спрашивает об этих буддистах, которых он упоминал.

– Джайн-буддисты, – говорит он. Снимает со внутренней стороны двери блузку и вручает ей. Под рукавами на ткани кольцами проступают сырые пятна пота. Доктор Туше суетится вокруг Мисти, подавая блузку, чтобы она просунула руки вовнутрь.

Говорит:

– Я о том, что для человека искусства хроническая боль бывает временами как дар свыше.

17 июля

КОГДА ОНИ учились, Питер частенько повторял, мол, все, что ты делаешь – это автопортрет. Он может быть похож на «Святого Георгия и змия», или же на «Похищение сабинянок», но твой угол кисти, освещение, композиция, приемы – все это ты сам. Даже повод, почему ты выбираешь именно эту сцену – ты сам. Ты в каждой краске и мазке.

Питер частенько говорил:

– Единственное, на что способен художник – описать собственное лицо.

Ты обречен быть собой.

Этот факт, говорил он, оставляет нам свободу рисовать что угодно, ведь изображаем-то мы только себя.

Почерк. Походка. Выбранный тобой фарфоровый сервиз. Все выдает. Все твои дела выдают твою руку.

Всё – автопортрет.

Всё дневник.

За пятьдесят долларов Энджела Делапорта Мисти покупает круглую акварельную кисть номер пять бычьего волоса. Покупает толстую беличью кисть номер 4 для акварельных красок. Круглую кисть верблюжьего волоса номер 2. Плоскую тонкую кисть номер 6 из соболя. И широкую плоскую лазурную кисть номер 12.

Мисти покупает акварельную палитру, круглый алюминиевый поднос с десятью мелкими чашечками, вроде сковороды для жарки оладий. Покупает несколько тюбиков гуаши. «Кипрский зеленый», «виридевый озерный зеленый», «кленовый зеленый» и «винзорский зеленый». Покупает «прусский синий» и «мареновый кармин». Покупает «гаванский озерный черный» и «черный слоновая кость».

Мисти покупает молочный художественный корректор, чтобы покрывать им свои оплошности. И желтый как моча подмалевок, для ранних мазков, чтобы оплошности можно было стереть. Покупает гуммиарабик янтарного цвета, как некрепкое пиво, Чтобы краски на бумаге не просачивались друг в друга. И прозрачную зернистую основу, чтобы придать краскам зернистость.

Покупает стопку акварельной бумаги, мелкозернистой бумаги холодного прессования, 19 на 24 дюйма. Торговое наименование этого формата – «ройял». Бумага 23 на 28 дюймов – это «элефант». Бумага 26,5 на 40 дюймов называется «двойной элефант». Это бескислотная 140-фунтовая бумага. Она покупает планшеты для рисования – холст, наклеенный на картон. Покупает планшеты размером «супер-ройял», «империал» и «антиквар».

Тащит все это на кассу, и выходит настолько дороже пятидесяти долларов, что ей приходится записать все на кредитку.

Когда тебя одолевает искушение свистнуть тюбик жженой охры, время принять одну из пилюлек доктора Туше с зелеными водорослями.

Питер говаривал, что задача художника – выстроить порядок из хаоса. Собираешь детали, ищешь общую линию, организовываешь. Придаешь смысл бессмысленным фактам. Выкладываешь головоломку из кусочков окружающего мира. Перемешиваешь и реорганизуешь. Комбинируешь. Монтируешь. Свинчиваешь.

Когда ты на работе, и за каждым столиком в твоем отделе все чего-то ждут, а ты все прячешься в кухне и делаешь наброски на клочках бумаги – время принять пилюлю.

Когда вручаешь людям счет за ужин, а на обороте тобой выполнен маленький набросок в светотени, – ты даже не знаешь, откуда он – картинка просто пришла тебе на ум. В ней ничего нет, но потерять ее страшно. Значит, время принять пилюлю.

– Эти бесполезные детали, – частенько повторял Питер. – Бесполезны лишь до того, как ты соберешь их в целое.

Питер говаривал:

– Все на свете само по себе – ничто.

Просто на заметку: сегодня в столовой Грэйс Уилмот и Тэбби стали перед стеклянным шкафом, который почти загораживает одну из стен. Внутри него – фарфоровые блюда, размещенные в стойках под неяркой подсветкой. Чашки на блюдцах. Грэйс Уилмот указывает на них по очереди. А Тэбби выставляет указательный палец и называет:

– "Фитц и Флойд"… «Вэджвуд»… «Норитэйк»… «Линокс»…

И Тэбби, мотая головой, складывает руки и поправляется:

– Нет, неправильно, – говорит. – У сервиза «Оракл-Гроув» золотые ободки в четырнадцать карат. У «Винус-Гроув» – в двадцать четыре карата.

Твоя юная дочь, эксперт в редких фарфоровых сервизах.

Твоя юная дочь, теперь тинэйджер.

Грэйс Уилмот тянется и убирает пару прядей Тэбби за ухо, со словами:

– Клянусь, этот ребенок – нашей крови.

С подносом закусок на плече, Мисти задерживается на время, чтобы спросить Грэйс:

– От чего умер Гэрроу?

А Грэйс отворачивается от фарфора. Ее мышца orbicularis oculi широко распахивает глаза, она интересуется:

– Почему ты спрашиваешь?

Мисти упоминает визит к врачу. К доктору Туше. И что Энджел Делапорт считает, будто почерк Питера гласит о какой-то связи с его папой. Все те детали, которые ничего не значат по отдельности.

А Грэйс интересуется:

– Доктор дал тебе пилюли?

Поднос тяжелый, а еда стынет, но Мисти продолжает:

– Док говорит, у Гэрроу был рак печени.

Тэбби указывает пальцем и называет:

– "Горхэм"… «Дэнск»…

А Грэйс улыбается:

– Ну конечно. Рак печени, – говорит. – Почему ты спрашиваешь? – говорит. – Я думала, тебе сказал Питер.

Просто на заметку, погода сегодня – туманная, с очень противоречивыми историями о причине смерти твоего отца. Ни одна деталь ничего не значит сама по себе.

И Мисти отвечает – ей некогда говорить. Слишком занята. Сейчас утренний наплыв. Может – позже.

На худфаке Питер, бывало, рассказывал про художника Джеймса Мак-Нейла Уистлера, и о том, как Уистлер работал в инженерных войсках американской армии, зарисовывал окрестности береговой линии для проектов маяков. Беда была в том, что Уистлер беспрестанно малевал на полях наброски крошечных фигурок. Рисовал старух, детей, нищих, – все, что видел на улицах. Выполнял работу, документировал для правительства ландшафт, но не мог проигнорировать все остальное. Не мог позволить ничему ускользнуть. Курящих трубки мужчин. Детишек, гоняющих обруч. Собирал их всех в каракулях на полях своей официальной работы. Естественно, за это правительство упрятало его за решетку.