Книга Порода. The breed - Анна Михальская

Теперь я знала: род Ферлоу, семейство Вестли — душа гранитного камня. И все его лорды и леди — это просто духи серых камней. Каждый из них. И Энн, и трое ее сыновей, и ее муж, — вся семья. Gray granit [77]. Вот и все. Я засмеялась. Англичанки обернулись ко мне:

— Анна?

— Забавная пара у входа: встречают гостей!

У дверей сидели обе терьерши. Бордер-сучка с усатой мордой сверкала своими антрацитами из-под рыжих бровей у левой гранитной вазы, стэффорд-сука таращила жабьи гляделки у правой. Если привидения — им ничего не стоило там оказаться. Если живые собаки — тем более: побегали вокруг стен, понюхали, пометили, вернулись через какую-нибудь серую калиточку — и пожалуйста: успели раньше нас. Да не все ли равно — призраки или нет? Что же я так волновалась?

Как хорошо, как спокойно, как радостно, когда вдруг что-то, хоть что-то поймешь! Стоило ради этого перелететь в другую страну. Нет инобытия, и все едино. Все сущее — дух, и сущность сущего — дух, и все мыслимое — живо.

Я коснулась волос, покосилась на свою рыжую прядь, потрогала серебряную фибулу у ворота, провела рукой по переплетениям льняной ткани юбки. Все, все вокруг изменилось, и я сама. Но времени думать больше не было.

У входа в дом происходило некоторое замешательство, вполне похожее на то, что всегда бывает в России при встрече гостей. Энн поднялась по ступеням первой, и дверь перед ней отворилась как раз вовремя. Какая-то тень, распахнувшая ее перед хозяйкой изнутри, мгновенно исчезла в холле. Энн обернулась в дверях лицом к нам и произнесла:

— Добро пожаловать в Ферлоу.

Позицию за спиной матери занял Ричард, возвышавшийся над панамкой Энн по крайней мере на две головы. Он повторил традиционное приветствие и только потом улыбнулся, как футболист перед телекамерой.

Мэй стремительно поднялась к хозяевам, звонко распевая необходимое "Thank you, dears". Я следовала за складками ее цветастой юбки.

За темной дверью, в холле, будто кисея тумана окутывала предметы: искусно подобранные неяркие цветы в китайских вазах на серых мраморных плитах пола, подставки для зонтов, столик черного дерева с брошенной на нем черной бархатной каскеткой и хлыстом, пару сапог с маленькими блестящими шпорами. Высоко под потолком серебристый луч пронизывал холодный воздух и ложился на перила лестницы, уводящей куда-то в горние выси.

Оттуда, с лестничной площадки, как со скалистого утеса на полпути к заоблачному миру, устремляли пристальные сверкающие взгляды вниз, навстречу гостям, леди Энн и лорд Ферлоу с парадных портретов в полный рост: она — в алом, он — в черном, оба небожителя уже седые. Казалось, они сочли необходимым показаться посетителям в знак радушия, но ниже опускаться не собираются.

Энн сняла панамку и, бросив ее на столик рядом с каскеткой, повелела немедленно вымыть руки:

— Wash your hands, wash your hands, dears! [78]

Мы с Мэй тотчас же проделали это под бдительным оком леди, в стерильной комнатке, скрытой в углу холла. Я смотрела на свои руки под блестящим краном, над белой раковиной. И руки стали другие. Пальцы тоньше — похудела. Кожа гладкая — несколько дней ничего не делаю. А может, не поэтому?

Стали подниматься по лестнице. На первой ступеньке мне удалось украдкой потрогать лепесток одной из палевых роз в китайской вазе. Цветок оказался настоящим. Останавливались перед портретами и другими полотнами. Энн называла имена. Имена всех лошадей, изображенных на картинах, и художников. Да, там были и Стаббс, и Лэндсир. Прочих я не знала. Лошади были очень красивые.

Прошли в гостиную. Из окон лился поразительно чистый свет, и мне показалось, что я смотрю на мир сквозь хрустальное стекло. Впрочем, в этот момент так оно уже и было. Я выбрала шерри. Оказалось, правильно.

— О, Анна, да. Да, да. Для леди, и перед ланчем… Ничего не может быть лучше. Это очень здорόво.

Другие реплики подтвердили, что подлинные леди (синоним: воспитанные женщины) в такой именно ситуации предпочитают как раз шерри. Конечно, если предлагают еще шампанское, белое вино, виски и водку. Что такое шерри, я не знала. Выяснилось, что это хороший сухой херес. Мэй, пренебрегая условностями и ссылаясь на старую дружбу, попросила все-таки водки. Но извинялась и смущенно хихикала, даже согласилась положить в бокал целую горку наколотого льда. Лед таял, и водка быстро превращалась в слабый раствор спирта. Энн пила шерри, Ричард — виски.

Энн показывала картины. Над моим креслом серебристые листья тополей на маленьком пейзаже трепетали на ветру под опаловым дождливым небом. Это был Констебль. Мы поговорили об английской живописи — очень живо, очень слегка. Без всяких искусствоведческих глупостей. О них никто здесь и знать не хотел — кому это нужно?

— Это для коллекционеров и специалистов, — сказала Энн, а Мэй радостно ее поддержала, поддерживая заодно и свой стакан, куда Ричард щедро плеснул еще водки из блистающего квадратного графина.

Кажется, каждый мастер английской пейзажной и анималистской живописи оставил свой автограф на каком-нибудь полотне в этой гостиной. Лэндсир — на наброске шотландской борзой дирхаунда. Такая собака, покрытая серой клочковатой шерстью, была у сэра Вальтера Скотта. Он называл свою суку самым совершенным созданием Господа. Это был набросок для знаменитой картины мастера с изображением pets [79] королевы Виктории. Стали вспоминать, какие еще pets были на этой картине.

— Я помню: дирхаунд и еще уиппет, — мечтательно сказала Мэй, покуривая свой "Silk Cut". — Как я люблю дирхаундов. А уиппетов — о, просто обожаю. У меня были эти собаки, давно. Какие милые! So sweet and…Very, very delicate.

Delicate…Пару часов назад Мэй искала определение моим собственным свойствам и остановилась наконец на этом самом слове. Delicate… Нежный, воспитанный, тактичный… Благородный. Ну, спасибо.

— И все-таки русские псовые лучше всех! — продолжила моя приятельница и решительно отхлебнула из стакана. Она наслаждалась беседой. Назвала еще серого попугая-жако на картине с pets Виктории и собачку-пекинеса.

Тернер расписался на одном из видов Петворта, усадьбы лорда Эгремонта — родственника Энн, через которого к ней и попал пейзаж.

Холлман Хант- единственный из прерафаэлитов — был допущен в гостиную Ферлоу Холла исключительно благодаря тому, что некогда ему пришло в голову изобразить овцу. Картину держали из стене из любви именно к таким овцам очень старинной, чуть ли не пиктской, породы, овцам белым с черными мордочками, а вовсе не из страсти к искусству, к Ханту и тем более к другим прерафаэлитам. Как выяснилось, это слово собеседникам незнакомо.

— Анна, — сказала Энн, задумчиво разглядывая овцу на полотне Ханта, — я надеюсь видеть вас с Мэй завтра снова у себя. Если вам еще не надоело. I open my gardens tomorrow. Regular event, you know, Anna. I do love it. People can really enjoy themselves. May, why don't you open your gardens? [80]