Книга Сигналы - Мэттью Булл

— На самом деле это цех номер одиннадцать, — сказал гид, видя сложную игру взаимоисключающих чувств на лице Тихонова. — Просто подсветка не работает.

Но он сказал это так, чтобы неработающая подсветка могла восприниматься как спасительная уловка.

— И вообще, — добавил он. — На месте людей, которые никогда и ничего не сделали своими руками, я бы иронизировать не стал.

— Никто и не иронизирует, — вяло заметил Тихонов.

И эта вялость остановила гида, уже готовившегося произнести явно включенный в экскурсию монолог о том, что миром должны и будут править производители ценностей, ученые-практики, не размазывающие соплей и не желающие лишнего. Может быть, его остановило то простое соображение, что триумф этих сугубо рациональных людей возможен лишь в том иррациональном мире, где двенадцатая картина всегда занавешена.

4

Командированный Туляков словно спрыгнул со страницы производственного романа. Савельев не верил, что такие люди еще бывают. Но он был, вечный советский командированный со своим кипятильником, с портретом толстого школьника в бумажнике, с коробкой конфет для директорской секретарши.

— Наши, томские. Суфле, — гордо говорил он, издали — на всякий случай, вдруг бросится на суфле-то, — показывая Савельеву темно-коричневую, тоже как бы шоколадную коробку. — Без подходца-то как? Без подходца никак, — меленько, кругленько сыпал он, а сам при этом нарезал перочинным ножом копченую колбаску, утеху командировочного быта. — К Клавдии Сергевне как придешь иначе? У Клавдии Сергевны из Москвы, из министерства, вынь-положь, товарищ Семенов тем нужен и другим нужен… вот, кушай… всем нужен товарищ Семенов, а товарищу Тулякову шиш. Товарищ Туляков тогда с подходцем. И если все получится, то завтра у товарища Тулякова будет требуемое, и поедет он в Томск-50 с полным согласием. Как нам делать изделие номер тридцать три, скажи пожалуйста, если нет у нас соответствующих частей? Мы тоже, понимаешь, не лыком… будем! (Он кинематографично крякнул.) И поедет товарищ Туляков в Салехард, а как же. В Салехарде что делают? — Он подмигнул. — Это даже мы не знаем, не то что вы. А договариваться кто будет? Товарищ Туляков с подходцем…

От Тулякова припахивало потцем, это был как бы запах подходца. Он был единственным постояльцем в «Лосьве» и зашел к Савельеву познакомиться. Савельев мучительно думал, как его вытолкать, потому что пора было выходить на связь — он уже понял, что на заводе ему ничего не скажут, и отчаянно ждал новых сигналов, они были, он чувствовал это. Чем дальше они шли на север, тем отчетливей было присутствие самолета, он сам его улавливал, как рация, — но Туляков и не думал уходить. Как всякий командированный, он привык болтать по вечерам, ему нечем больше было заполнить ужасную пустоту разъездной жизни. Он и сам уже не верил, что где-то в Томске-50 его ждали бесконечно добрая жена-сердечница и несчастный пухлый мальчик, который из-за почти постоянного отцовского отсутствия растет хилым, робким, мучительно жаждущим отмщения, и когда он вырастет наконец, то никому рядом с ним мало не покажется. Жизнь Тулякова проходила в выбивании составных частей для изделий, которых он не видел и применения которых не понимал. В этом разъездном, призрачном состоянии единственной реальностью был кипятильник, с которым он не расставался, и еще носки — последняя связь с домом; прочую реальность приходилось постоянно наборматывать, и он бормотал всегда — в вагонах, в номерах, где оказывался один, в гостиничных буфетах, где всегда брал холодную курицу.

— Да-да, — говорил Савельев, — очень хорошо все это понимаю…

Мог бы спасти Дубняк, но Дубняка утащили к себе местные знатоки славянских единоборств, легендарные реконструкторы из Перова-60, — он был тут фигурой авторитетной. Валю Песенко увели в школу, где воспитывались гении секретной инженерии: Семушкин, большой энтузиаст разностороннего образования, заставил его читать лекцию о северном фольклоре. «Отработаете», — говорил он с нехорошей улыбкой, имея в виду Валины подвиги в племени. Окунев пошел в институт — там на третьем этаже размещался теперь офис перепетуйцев, и это было ему интересно. Савельев ждал, когда наговорится Туляков, но он явно недооценил Тулякова.

— И вот, — продолжал он, — Семенов спрашивает: а что же вы в Белгород не едете? Но это просто сказать, я не знаю… это как в лужу со всего размаха, так сказать, наступить! Что, я в Белгороде не был? В Белгороде у самих ничего нет. Хотя я ничего не могу сказать, и курочка, и яички, и гостиница в целом неплохая, я очень вообще их сельскохозяйственную продукцию уважаю. Но то курочка, а то комплектующая Бэ Пять! По кашкам вообще происходит такое, что просто я очень вас прошу. Без кашек они как же хотят? Без кашек, извините, нельзя простой блок собрать, а в номере тридцать этих блоков вы знаете сколько, очень вас прошу?

— Кашек? — переспросил Савельев. Он начал догадываться.

— К-18, кашки, — сказал Туляков и поперхнулся, испугавшись, не выбалтывает ли он чего секретного. Но ведь он встретил Савельева в «Лосьве», а разве в «Лосьве» мог появиться случайный человек? — Ты, дорогой товарищ, вообще откуда будешь?

— Я радист, тоже в командировке тут, — поспешил наврать Савельев. — Я знаю про кашки. Л-25 без них не работает.

— Л-25? — настороженно переспросил Туляков.

— Без них Л-25 не стыкуется с Б-10, — раздраженно пояснил Савельев, давно выучивший первые сигналы наизусть.

— А, так конечно! — с облегчением выдохнул Туляков, но от волнения поспешил выпить еще. Стало быть, Савельев свой, в курсе. — Б-10 я сколь раз возвращал: не стыкуются! Но это такой узел, что золотые руки надо иметь. Тут есть у них один сверловщик — чудо, Боря Захарченя. Но он на пенсию пошел, к матери на Украину. Ему говорили — ты что, здесь ты первый человек, а там подсолнухи разводить? Он говорит — матери восемьдесят, трудно. Так ты сюда ее вези, чудак-человек, неужели ее тут не возьмут в профилакторий или что? Он говорит — нельзя, кабанчик. Она не может бросить кабанчика. Третий год не может забить, привязалась по-человечески. Ну, поезжай к кабанчику, кто тебя держит? Но Б-10 стал не тот, это я точно тебе говорю. И никакими кашками нельзя поправить. Кашка — один разговор, что кашка. На самом деле та же бэшка, только дыркой меньше.

— Слушай, — прервал Савельев эту сравнительную характеристику неведомой кашки с устаревшей бэшкой. — Я одного понять не могу: они что, только по рации могут это обговаривать? Заказывать и все такое? Я проверял, в гостинице Интернет, во всем городе он есть, зачем им меня вызывать и радиста держать?

— Ну ты что! — хохотнул Туляков. — Номерной завод — по Интернету? Ты что, первый раз тут, товарищ?

Савельев решил, что честность — лучшая политика, и признался:

— В первый.

— Это ты им обновления ставишь?

— Вроде, — лаконично ответил Савельев.

— Да ты не стесняйся! Ну что ж, что в первый, понравится — будут всегда тебя звать. Тут дело такое. Они же сами специалистов отбирают. А поди плохо — у них такое снабжение, что никакой кризис нипочем, и работу эту ты не потеряешь, и денег тебе не урежут. Они ж под Москвой ходят, им Москва все решает. Но ты сам подумай: какой может быть Интернет? Это четвертая секретность, даже не третья. В Интернете теперь, знаешь, все читают. У американцев вон, не то что у нас. Так что без рации никуда, все будет по рации. А так это любой школьник с айфона взломает. Они все сейчас взламывают, — и он говорил об этом еще минут десять.