Книга Великие князья Великого Княжества Литовского - Виктор Чаропко

Забота о детях, об их правах на польскую корону и великокняжеский престол определяла политику Ягайлы в последние годы его жизни. Но, чтобы эти права передать своим детям, Ягайло все больше должен был идти на уступки панам и шляхте. 30 апреля 1425 года на съезде в Брест-Куявском они заявили, что признают королевича Владислава наследником престола после подтверждения своих былых прав и вольностей и получения новых, а самое главное, если Ягайло согласится не на наследственное право сына на королевский трон, а на избрание его, и исполнит свое обещание присоединить Литву к Польше.

Ягайло не мог этого сделать, ибо терял наследственное право не только на Польшу, где короля начнут избирать, но и на Литву и Русь, присоединенных к Польше. Он на это не согласился и не подтвердил права и привилеи шляхте и церкви, что ограничивало королевскую власть. Владислава объявили всего лишь избираемым королем, т. е. кандидатом на королевский трон. Но за это Ягайло пообещал исполнить требования сейма, но не исполнил.

Вместе с женой он начал сбор подписей городов, земель и отдельных вельмож о признании Владислава наследственным королем. Поэтому на очередном сейме в 1426 году в Ленчицах краковский епископ Збигнев Олесницкий настроил шляхту против Ягайлы. «Вот грамота, в которой обещание поднести на трон королевича. Отец его не выполнил перед нами своих обещаний. Возвращаю вам этот странный диплом», — гневно выпалил епископ и бросил грамоту сейма под ноги. Разгоряченная шляхта порубила ее саблями. Со шляхтой было не сговориться, надо было уступать. Действовал Ягайло по принципу: «Богу молись, а черта не дразни».

На сейме в Едельне в марте 1430 года он выдал шляхте привилей о праве на неприкосновенность, подтвердил их права, данные при коронации, принял избрание короля, согласился с условием, что коронация произойдет только после подтверждения привилеев. Пришлось Ягайле отказаться и от возможного регентства королевы Софии и Витовта, в случае его преждевременной смерти.

Ягайло еще больше ослаблял королевскую власть и умножал метастазы болезни шляхетской «золотой вольности», приведшей государство через три столетия к параличу и политической смерти. Тогда Ягайло не думал о последствиях своих решений, да и не мог их предвидеть. Его заботило, как передать власть своим сыновьям. Выдал он и грамоту, в которой декларировал, что после смерти Витовта Литва и Русь переходят к «нему и к панам нашим и к короне» как его отцовское наследство.

И получил желаемое — избрание сына на королевство. Поэтому Ягайло выступил против намерения Витовта короноваться и превратить Великое Княжество в королевство. Если бы это случилось, сам Ягайло и его дети навсегда потеряли бы наследственные права на Литву. Неслучайно он жаловался, что Витовт отбирает у него и его детей Литву, и делал все возможное, чтобы сорвать коронацию двоюродного брата. Даже готов был уступить свою корону, чтобы после смерти Витовта польским королем стал Владислав. Витовт отказался от этого предложения. Дело могло закончиться войной, ибо оба правителя готовили войска. Смерть Витовта в 1430 году разрешила конфликт, но не решила вопрос о власти в Литве. Ягайло согласился с избранием великим князем бездетного Свидригайлы, чтобы великокняжеский венец не достался Сигизмунду Кейстутовичу, у которого был сын Михаил. Но, когда Свидригайло начал вести самостоятельную политику, польский двор совершил переворот и возвел на Великое Княжество Сигизмунда. Ягайло вынужден был признать свершившееся (хоть и не одобрял переворот) и отдать Сигизмунду в пожизненное владение Великое Княжество. Но при этом рассматривал его как своего наместника, а себя по-прежнему титуловал «верховным князем Литвы».

Ягайлу как доброго и мудрого правителя прославляли современники. Писали о его справедливости, милосердии, мудрости, набожности, скромности, щедрости, уважении к науке и просвещению. Читаем у того же Длугоша, что Ягайло «после своего крещения и коронации был человеком большой набожности и милосердия для своих подданых, для убогих, вдов и сирот».

«Король превосходил всех мудростью в судебных решениях, в советах, которые давал, в новых способах, которыми пользовался, чтобы противостоять хитростям противников. Когда по личному желанию творил какой-нибудь суд — никаких подозрений не могло быть, когда из сердца его исходил какой-нибудь совет — никакого сомнения; когда в сложной ситуации высказывал свое мнение — все, впечатленные, удивлялись: «откуда все это», ибо образования не имел. Правил как мудрый король и справедливость творил в земле своей», — говорил в 1433 году на Базельском соборе краковский каноник Николай Козловский. Ему вторил профессор медицины Ян Людиска: «...Наилучший борец, а также непорочный и наимудрейший человек, за что снискал себе людскую симпатию и уважение как у своих, так и чужих, и не было у него никаких изъянов». Нарисованный образ Ягайлы никак не соотносится с тем, что писал о нем Длугош. И это «простак», «неумелый правитель», «человек недалекого ума», «небольших способностей»?

«Король, благодаря слабости своего ума и недостатку собственного духа во всех военных и домашних делах, руководствовался не собственной, а чужой волей», «не заботился об возвращении земель своего королевства», «к лени и роскоши, к охоте и пирам склонный был от рождения», «не смотрел на возможности, а только угождал своим симпатиям», «большими дарами слишком щедро раскидывался не для того, что те, кто получал, заслужили их, а для того, чтобы избегнуть упреков», а поэтому шляхта «только при Владиславе Литвине познала вкус зависти; и начала с тех времен непомерными вымогательствами разрывать Польское Королевство», — так отзывался о Ягайле Длугош, не ведая, какой еще грех ему приписать. Но, кажется, Длугош писал со слов своего учителя — краковского епископа Збигнева Олесницкого. Святоша с амбициями политика и хитростью интригана, он ненавидел Ягайлу, который мешал ему по своему желанию управлять Польшей. Олесницкий и передал свою ненависть ученику Яну Длугошу, которого обидел Казимир Ягайлович. Вот и сводил он счеты с Ягеллонами, выливая на них грязь на страницах своей хроники.

Длугош документально передал речь Олесницкого, обращенную к Ягайле, перед выездом того на Базельский сейм. Сколько тут правды, а сколько лжи, трудно понять, но желчи и ненависти пролилось через край. Не речь, а обвинительный акт королю, можно считать, приговор для истории. «Знаю, правда, что ты спокойный, набожный, чудесный, терпеливый, покорный и милосердный, — говорил Олесницкий, — но все эти добрые качества и заслонены в тебе одинаковою мерой недостатков и похотью. Целые ночи пьешь и, разморенный пьянством, отсыпаешься и празднуешь, а святую мессу обычно слушаешь только вечером. Костелы и монастыри, которые только из милосердия привыкли королям давать пристанище, твоих приездов не могут вынести и настолько бывают ими замученные, что почти половина монахов ушла с них по причине опустошенных деревень и фольварков, ибо когда не привезут вещей, нужных двору, забирают их по твоему указанию с деревень, как будто они уже слишком провинились. А кто может вытерпеть поборы и насилие твоих придворных? Целый край на них жалуется, ибо нет в их поступках ни порядка, ни права, забирают с полей урожай и овощи и съедают безнаказанно. Негодные гроши с нечистой руды бить позволяешь против законов, тобой и другими королями установленных и несмотря на перечения твоих прелатов и панов. Вдовам, сиротам, обиженным, которые к тебе обращаются с жалобами, доступа не даешь или, когда выслушаешь их, то по справедливости не сделаешь. Тянешься жадною рукой к чужому богатству... наказанных не по закону лишаешь их наследства. Во взятии подвод зашли так далеко, что твое королевство, некогда такое славное и такое управляемое, переменилось в почти варварское и зависимое.