Книга Голосуйте за Цезаря - Питер Джонс

«Когда я вернулся, банда Симона снова напала на меня»

В это же самое время я уже приехал из Пирея. По пути я заглянул к Лисимаху, мы пообщались, и вскоре я вместе с Феодотием покинул гостеприимный дом. Внезапно к нам подскочили пьяные люди. Среди них я узнал Симона, Теофила, Протарха и Автокла. Некоторые безучастно стояли, но перечисленные скрутили юношу и стали тащить его прочь. Феодотию удалось вывернуться, скинуть плащ и броситься наутек. Решив, что юноша оказался в безопасности, а нападавшие от него отстали, я свернул на другую улицу, чтобы снова не столкнуться с этой бандой, так как был уверен, что новая встреча с этими негодяями не сулила ничего хорошего. Поэтому показания Симона, что тогда мы будто бы вновь подрались, не соответствуют действительности. Сейчас я хочу, чтобы дали показания свидетели с моей стороны.

[Показания свидетелей]

«Симон все-таки схватил парня»

Вы уже слышали от тех, кто был на месте событий, что этот страшный человек — настоящий злодей. Именно он затеял заговор против нас, а не я против него. Между тем юноша попытался найти убежище в одной мастерской, но не тут-то было: бандиты ворвались в помещение и силой выволокли оттуда бедного Феодотия, несмотря на то что мальчик кричал на всю округу. Он звал на помощь, кричал, вырывался, но силы были слишком неравными. На крики юноши сбежалось много людей. Некоторые требовали прекратить безобразие, однако захватчики не обращали на свидетелей ни малейшего внимания и даже избили мастерового Молона и других, пытавшихся заступиться за юношу.

«Я дал достойный отпор»

Они дотащили юношу до самого дома Лампона, возле которого я их случайно и встретил. Я был совершенно один. Отказать в помощи юноше было бы полным бесстыдством, и я попытался вырвать его из рук негодяев. Я спросил их, почему они ведут себя так бессовестно и агрессивно, но не дождался ответа. Вместо этого они бросились избивать меня. Разгорелась неравная драка, уважаемые присяжные. Оставшийся без «попечительства» юноша стал швырять в своих обидчиков камни. Я тоже взялся за булыжники. Какие-то прохожие, оценив ситуацию (мы были в явном меньшинстве), встали на нашу сторону. В результате взаимного обстрела камнями многие головы были разбиты в кровь.

«Банда Симона извинилась, но не он сам»

После этого события, увидев, как много людей встало на мою защиту, друзья Симона попросили у меня прощения, и вот уже в течение четырех лет, прошедших со времени той драки, никто из них не выдвинул против меня никаких обвинений. Сам же Симон, виновник всех этих ужасных инцидентов, затих на долгое время, опасаясь за свою свободу и репутацию. Только после того, как он узнал, что я проиграл в одном судебном разбирательстве, он, позарившись на мою собственность, нагло объявил мне эту судебную войну. Я могу представить любого свидетеля событий, которые подтвердили бы правдивость моего рассказа».

[Показания свидетелей]

Поведав свою историю, рассказчик принялся крушить возможные аргументы Симона, а затем и вовсе перешел на личность оппонента, пытаясь демонизировать его характер и принизить тем самым его ценность для афинского общества.

Зарисовки человеческих характеров, пусть и резко отрицательные, привносят в сухое судебное повествование некую «живинку», интерес и очарование. Симон, по словам рассказчика, — горький пьяница и дебошир. Ему неведомо чувство стыда; он не уважает ни окружающих его людей, ни их собственность. Даже друзья время от времени отворачиваются от него. Однажды он угодил камнем в голову своего приятеля — Аристокрита (громкий смех в зале суда. Может, рассказчик пытается убедить присяжных, что ситуация в целом настолько нелепа и смешна, что даже не стоит воспринимать ее всерьез?). Между тем сам рассказчик производит выигрышное впечатление довольно самокритичного человека. Он уже отметил в начале речи, что «одурачил» сам себя, хотя оставался при мнении, что вина за все произошедшее лежит целиком на Симоне. Рассказчик уверяет, что всю жизнь пытался вести достойную жизнь законопослушного гражданина и никогда не впутываться в подобные истории. Ему стыдно и больно, что все это произошло именно с ним. Рассказчик также обратил внимание (не забыл и это!), что все случайные прохожие и свидетели неизменно вставали на его сторону, потому как знали, где зло, а где добро. К величайшему сожалению, до наших дней дошла только речь ответчика, и мы не знаем, что постановили по этому делу пятьсот присяжных 2500 лет назад.

Суд незапамятных времен

Можно увидеть тот громадный прогресс, которого достигло к V в. до н. э. древнегреческое общество в области права и правоприменения по сравнению с эпохой Гомера (ок. 700 г. до н. э.). В бессмертной гомеровской «Илиаде» один из героев, Аякс, так описывает отношение современников к смертоубийству:

«Любой человек, даже в случае убийства его отца или сына, может принять цену крови. Если убийца заплатит за убийство человека его ближним родственникам, он даже не будет выслан из страны, потому что компенсация будет держать гнев и раненые чувства семьи в узде».

Такова была традиция в древнем мире — наказание, равное преступлению («око за око, зуб за зуб»), можно было заменить платой (золотом, деньгами, скотом, зерном) в случае согласия между вовлеченными сторонами. Традиция была необычайно распространенной и эффективной, потому что устраивала и преступников, и потерпевших. Тем не менее с развитием древнегреческого общества законы совершенствовались и усложнялись, принимая все более цивилизованный вид; так же, как и «очеловечивалась» моральная подоплека и оценка деяний.

В эпоху Гомера считалось, что у преступников не было никакого чувства вины. Преступников наказывало не государство, не общество, а сами потерпевшие — согласно древним, примитивным обычаям (в том случае, если у жертвы находились силы на исполнение наказания). В этом смысле государство не оказывало ни физической, ни моральной, ни юридической помощи, по сути поощряя самосуд.

Поэтому, что бы мы ни думали о древнегреческом правосудии V в. до н. э., оно гораздо ближе к современному пониманию юридического процесса, нежели первобытные судилища времен Гомера.

Риторика как способ борьбы в суде

В своем труде-учебнике по риторике Аристотель утверждал, что важно овладеть не только, так сказать, «техникой» этого искусства — когда, каким тоном и с каким выражением лица сказать то или иное слово, — но и обращать внимание на психологические аспекты:

• Раскрывать в споре свою сущность; позиционировать себя в качестве личности («ethos» — «характер»; отсюда — «этика», «этичный»).

• Хорошо понимать, что может сдвинуть с места аудиторию, особенно консервативно настроенную («pathos» — «эмоция»; отсюда — «патология», «психопат»).

Другими словами, так же, как пронырливый и удачливый служака Дживс из рассказов Вудхауса Вустера, древние греки высоко ценили познания о «психологии индивидуума» и знали, что особенно ценны эти познания были тогда, когда решался вопрос жизни и смерти, свободы и несвободы — в ходе судебных баталий. Здесь мы видим еще одно применение риторики как науки — а именно в области права (ранее мы убедились в широком использовании риторики на политической арене).