Книга "Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

В то время существовало два способа вывоза имущества – гужевым транспортом и по реке. Главная трудность состояла в том, где взять такое количество подвод с лошадьми. Например, для вывоза казенного имущества и оружия из Арсенала требовалось более 26 тысяч подвод. Но подводы использовались и для вывоза раненых, подвоза продовольствия и боеприпасов: так, летом 1812 года армия реквизировала для своих нужд до 52 тысяч подвод. Таким образом, ни лошадей, ни подвод катастрофически не хватало.

Москва была буквально забита ранеными, которых размещали не только в больницах и госпиталях, но и в дворянских усадьбах. Особенно обострилась ситуация после Бородинского сражения, когда Москву накрыла волна прибывающих с фронта изувеченных солдат. В предшествующие сдаче Москвы дни в город прибыло более 28 тысяч раненых. До отказа был заполнен Лефортовский военный госпиталь, рассчитанный на 1000 коек, а на самом деле принявший до 2000 раненых. В Головинских казармах находилось до 8000 раненых, в Спасских казармах – до 5000 человек, в Александровском и Екатерининском институтах было до 4000 раненых, в Кудринском – до 3000, в Запасном дворце– до 2000, по отдельным квартирам – до 500 человек. Лишь в ночь с 1-го на 2-е сентября в связи с решением об оставлении Москвы Барклай-де-Толли предписал «находящихся в Москве раненых и больных стараться всеми мерами тотчас без малейшего замедления перевести в Рязань, где и ожидать оным дальнейшего назначения».[62] В такой невыносимой обстановке нередко приходилось делать выбор: вывозить раненых или эвакуировать имущество.

Как вспоминала одна из послушниц Страстного монастыря, 26 августа 1812 года в Москве услышали первые раскаты пушечного гула, доносившиеся откуда-то издалека: «Догадывались, что битва, а где неизвестно, а неизвестность еще страшнее». В те дни по Тверской улице мимо монастыря привозили в Москву раненых на Бородинском поле: «Многие жители оставили уже Москву. Куда бывало ни пойдешь, видишь целые ряды домов с заколоченными ставнями и запертыми воротами… Помню у нас на площади остановился целый поезд с ранеными: все выбежали из соседних домов и окружили их с плачем. Всякий приносил им что мог: кто денег, кто что-нибудь съестное.

Бегство жителей из Москвы. Худ. К.В. Лебедев

Из нашего монастыря им приносили хлеб и просфоры».[63]

Нелицеприятные подробности содержания раненых солдат российской армии сообщает Д.П. Рунич: «После кровопролитного сражения, происшедшего 26 августа в 30 верстах от Москвы, все это пространство было наполнено множеством телег, на коих перевозили в Москву раненых русских и иностранцев. Ростопчин приказал временно поместить пленных, до их отсылки во внутренние губернии, на Воробьевых горах, находившихся в четырех или пяти верстах от города. Вторая половина августа была холодная и дождливая; пленных кормили только черным хлебом и водою, вследствие чего между ними свирепствовал сильный кровавый понос, от которого весьма многие умерли. Жители Москвы толпами выходили навстречу раненым, приносили им белый хлеб и деньги, не делая различия между русскими и пленными».

30 августа Ростопчин приказал везти раненых сразу в Коломну, а 31 августа он и вовсе распорядился отправлять туда же пешком тех из них, кто мог ходить. Как сообщал сам Ростопчин, «от шестнадцати до семнадцати тысяч были отправлены на четырех тысячах подводах накануне занятия Москвы в Коломну, оттуда они поплыли Окою на больших крытых барках в Рязанскую Губернию, где были учреждены Госпитали».[64]

Ростопчин вспоминал: «1-го числа сентября месяца 1812 года, известившись от князя Голенищева-Кутузова Смоленского, что Российская армия отступает по Рязанскому тракту, тотчас приказал я более 1000 подвод, оставшихся из числа, собранных в Московской губернии, обратить в военный госпиталь для вывоза раненых и всего того, что необходимо нужно и можно было вывести».

Для вывоза в Коломну раненых из других госпиталей Ростопчин приказал поставить у городской заставы в общей сложности 5000 подвод: «Более 20 000 человек успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моем, я только 300 человек застал в живых».

Повезло тем, кто в состоянии был выйти из города на своих двоих. Унтер-офицер Д.В. Душенкевич: «Картина ночи и путь до Москвы представляли однообразное общее уныние, подобное невольному ропоту, рождающемуся при виде длинных обозов и перевязок множества, не только раненых, даже до уничтожения переуродованных людей; нельзя не удивиться, в каком порядке раненые транспортируемы и удовлетворяемы были всем. На третий день нас доставили в опустевшую Москву, чрез всю столицу провезли и поместили во Вдовьем доме (близ Кудринской площади – А.В.), где всего в изобилии, даже в излишестве заготовлено, чего бы кто из раненых не пожелал. В довольстве и покое мы забыли о неприятеле. Уже 31-го августа видно нам стало пространное зарево над Воробьевыми горами, но оно нас не беспокоило. Уверенность, что французская армия под Москвой рассыплется, как волна при гранитном утесе, в общем духе господствовала и рассеивала опасения; болели только о том каждый из нас душевно, что не в состоянии при сем решительном, желаемом всеми бое оказать хотя бы последнюю услугу отечеству жертвою самой жизни, но такими мечтами нам недолго досталось утешаться.

Военный госпиталь в Лефортове. Худ. Ф. Я. Алексеев. 1800-е гг.

Москва. 2-го сентября. Едва утреннего солнца яркие лучи осветили окна наши, директор, или наблюдавший за больницами гр. Толстой принес самую пасмурную весть. Короткими словами он предложил нам: на приготовленных во дворе подводах спасаться в г. Владимир. «А французы сегодня вступают в Москву», – прибавил он, залившись слезами, и вышел, рыдая горько. Всякий может себе представить, что делалось в таком разе между тысячью ранеными штаб– и обер-офицерами. Этот час смятения, воплей общих и разительные преждевременные кончины беспомощных тяжелораненых налагает молчание!

Я с одним товарищем, почти выздоровевшим от раны, в Смоленском сражении полученной, рассудили лучше идти в полк и там долечиваться, нежели пуститься Бог весть куда по госпиталям. Сказано и сделано; я с костылем, а он, не имея в нем нужды, пошли вдоль Москвы, по направлению к Воробьевым горам, долго бродили по улицам, отдыхая поневоле, звуки музыки и барабанов указывали нам путь, где войска проходят; с помощью их, встретив какую-то артиллерийскую роту, вышли при ней за Москву в немой скорби от неразумения происходящего».[65]