Книга Ночные легенды - Джон Коннолли

– Отпустите меня, пожалуйста! – верещал он. – Ну пожалуйста, господин директор! Хайд, ну пожалуйста! Прошу, не режь меня!

Директор школы в сухом раздражении покачал головой:

– Ради бога, Сметвик, перестаньте голосить. Будьте человеком, наконец. Теперь я не удивляюсь, отчего из вашей семьи не вышло ничего путного. А вот брат Хайда погиб на Сомме[10], подняв в атаку две сотни человек. Они все погибли вместе с ним и были благодарны за шанс отдать жизнь вслед за своим любимым командиром. Это ведь так, Хайд?

– Так точно, господин директор, – кивнул Хайд с чванливостью, истинно свойственной потомственному живодеру.

– Вот видите, Сметвик? Хайд именно из тех парней, за которыми на смерть идут другие. Ну а кто пойдет за нытиками вроде вас, Сметвик? Никто. А кто за вас проголосует, Сметвик? Ни одна живая душа. Смешают ли свои ряды орды дикарей, в ужасе разбегаясь при виде вашего меча? Ответ очевиден, Сметвик. Они лишь посмеются над вами, а затем отрежут вам голову и водрузят на кол. Вы по сути своей не представляете никакой ценности, да и в будущем от вас ее все равно бы не было. Таким образом, на вас замыкается все новое поколение Монтаганов. В этом ваше наследие. Хайд, прошу вас, приступайте.

Хайд подался вперед и сделал длинный, глубокий надрез у Сметвика на левой руке. Тот немедленно заверещал от боли. Из раны сразу же потекла кровь и оросила окостеневшие останки того насекомообразного существа внизу.

Буквально на глазах вокруг него начала образовываться красноватая оболочка. Прорезались вены и артерии, и мелкое темное сердце начало качать кровь. Кости на скелетных ногах существа, до этого сложенные под брюхом, ощутимо напряглись и стали чутко подрагивать, пробуя воздух. Желтая, похожая на желе субстанция забрезжила в маленьком черепе, а хрящистый хвост с тоненьким дребезгом зашуршал по камню.

Существо шевельнулось, вслед за чем напрягло свое тельце и вдруг разом выпрямилось, упруго вскочив над своим желобом. Теперь оно уже не лежало, а стояло на своих длинных суставчатых ногах. Росту в нем было с десяток дюймов, желтовато-белая полупрозрачная кожа на спине, ячейками напоминающая гусеницу, жирно лоснилась. В свете свечей поблескивали черные бусины глаз (их было шесть, разномерных, спереди черепа). Вот оно приподняло приплюснутую голову, и стал виден удлиненный рот шириной в пару дюймов, окруженный по бокам густой щетинкой щупиков.

Директор школы сделал осмотрительный шаг вперед и возвел ладонь на манер иллюзиониста, демонстрирующего свой последний фокус.

– Джентльмены! – воскликнул он голосом, подрагивающим от гордости. – Представляю вам… талисман нашей школы!

Собравшиеся мальчики дружно зааплодировали. На каменной плите, пытаясь вырваться, всем телом извивался Сметвик.

– Ну прошууу, – стенал он, – отпустииите! Если что не так сделал, так я прошу прощенияааа! Простите меняааа. Ну что я такого сделал? А? Скажите, ну?!

Директор школы покосился на него чуть ли не с жалостью.

– Да, Сметвик, вы виноваты. Вы родились не в том сословии.

Вскоре существо учуяло источник крови. Жвала его зашевелились, а рот плотоядно приоткрылся, вбирая первые капли. Оно снова напряглось телом, опустив брюхо к самому полу, а затем цепко скакнуло на плиту. Слышно было, как вякнул Сметвик, когда оно зацепилось за его грудь. В следующую секунду оно выгнуло спину и единым скорпионьим ударом всадило в шею шип хвоста. Ударившую красную струю быстро пригасила пасть существа: плотно припав, оно неторопливо начало высасывать из мальчика жизнь. Хотелось зажать уши, слыша утробное, нечеловеческое уханье; тошнота нудила горло при виде разбухающего членистого туловища, скапливающего в себе кровь несчастного слабеющего мальчика, жизнь из которого уходила по минутам.

Наконец существо насытилось. Отяжелевшее, оно отделилось от Сметвика и неторопливо сползло с плиты. Сметвик лежал неподвижно, с открытыми глазами и посеревшим лицом. В шее у него зияла круглая кровавая дыра. Левая рука дернулась раз, затем другой, и он безжизненно обвис.

Директор школы осторожно взял существо за бока и высоко поднял; то отреагировало лишь вялым шевеливанием ног, а со жвал у него капала кровь.

– Этим ритуалом костей мы все спаиваемся воедино, соучастием своим объединяясь в великую семью, которую являет наше сословие! – возгласил он торжественно. – Целые поколения людей усвоили через это скромное создание неоценимый урок. Кровь низших сословий есть наша животворная кровь; без нее мы не можем быть великими, а если великими не можем быть мы, то не может быть великой и наша страна. А теперь троекратное ура школе Монтегю!

Мальчики трижды выкрикнули: «Гип-гип-ура!», после чего директор опустил существо, поместив его в небольшую клетку, которую передал мистеру Диккенсу.

– Вы знаете, что делать, Диккенс, – деревянным голосом педанта сказал он. – Через несколько дней от нее опять останутся кожа да кости. Вы ее разберете, а кости разложите обратно по коробкам.

Мистер Диккенс отвел от себя клетку и оглядел теперь уже квелое, погрузневшее от крови существо.

– Гнусность редкостная, правда, директор?

Впервые за все время на лице директора мелькнуло нечто, выражающее откровенную брезгливость.

– Да, это так: гнусность, причем редкостная. Хайд, вы и еще двое отнесете мальчика и избавитесь от него. Предположим, сорвался с утеса. Но перед тем как скинуть, обязательно его взвесить, вы меня поняли? А теперь, мистер Бирс, гимн нашей школы а капелла! Ну же, мальчики мои!

Дожидаться я не стал. Побежал в дортуар, поскидывал свои вещи в ранец, и к утру меня там уже не было. Дома моему появлению удивились и хотели отправить меня обратно в школу. Особенно серчал отец, понимая, видно, какие перспективы я зарубаю себе на корню, и о будущих невзгодах, связанных с этим безрассудным решением. Я же ревел, вопил и даже облевался, пока родители все же не пошли на попятную. Мама, видимо, решила, что произошло что-то уж очень нехорошее, но сама меня об этом никогда не расспрашивала, а я никому не рассказывал об увиденном. Да и кто бы мне, спрашивается, поверил?

Мистеру Лавкрафту было отправлено письмо с извещением о моем уходе из Монтегю. Для меня нашлось место в школе по соседству, куда все дети носили молоко и сандвичи, каждый свои, и где частыми, хотя и непрошеными, гостями бывали вши. Здесь меня окружали такие же, как я, и я быстро нашел среди них свое место.

Где-то через неделю после моего ухода из школы Монтегю к нам в дом с визитом и разговором явился директор. Отец был на работе. Мама угостила его чаем с коржиками, но на предложение взять меня обратно директор получил вежливый отказ.

– Об этой потере мы будем сожалеть, миссис Дженкинс, – сказал он в итоге, запахиваясь в длинный темно-синий плащ. – Ваш сын мог бы сделать в нашу школу весомый вклад. Новые мальчики, так сказать, из народа – это же буквально наша животворная кровь, разве вы не понимаете? Ладно, разрешите вашему сыну хотя бы проводить меня до ворот. Мне бы хотелось на прощание кое-что ему сказать.