Книга Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По ходу текста будут даны краткие методологические замечания касательно “больших субъектов”, соотношений микро – и макроуровня, а также ориентирующейся на Георга Зиммеля программы объяснения города через реконструкцию его “индивидуального закона” в виде специфичного для него центрального кода.
На пути к изучению комбинаций “город+знание” необходимо прежде всего отличать друг от друга данные, сведения, знание и обучение. Данные будут здесь вводиться как наблюдаемые различия; сведения, в таком случае, это различия, имеющие значение (differences that make a difference, как выразился Вацлавик с его любовью к сдвоенным структурам); для этого данные нужно рассматривать в такой системе определения релевантности, которая позволяет увидеть различия. И, наконец, знание – это когнитивная операция с гораздо более притязательной избирательностью.
Одна из важнейших функций знания – упорядочивание и структурирование экспоненциально растущей массы сведений посредством релевантных данных, помещение их в обозримые контексты и исключение иррелевантных сведений с целью обеспечить акторам способность к деятельности. Здесь я опираюсь на работы ключевых представителей американского прагматизма (Пирс, Мид, Дьюи), которые установили, что формы знания – это формы компетенций, открывающие, в свою очередь, пространства и опции для действия (“knowledge as practice”, Knorr Cetina 1999); точно так же установлено – по крайней мере со времен появления теории речевых актов (Остин, Серль), – что речь систематически связана с уровнем деятельности (ср. обещание, информирование, утаивание, обман). Знание во всех своих формах при этом систематически связано с процессом социального установления смысловых связей (sense-making). Таким образом, знание включает в себя в качестве важнейших составляющих сравнения, выводы, ассоциации и диалогические практики; оно связано с опытом, суждением, интуицией и оценкой, одним словом – со “смыслом” в структурно-логическом понимании (т. е. не в том значении, в каком мы говорим о “смысле жизни”). В то же время знание всегда представляет собой результат процессов обучения. Поэтому категории “обучение” и “процессы обучения” можно ввести, определяя их как “созданную и подтвержденную в процессе коммуникации, т. е. проверенную и одобренную, практику, в которую в подходящей точке встраиваются сведения [и данные – У.М.] и в которой социальные практики спрессовываются в связанные с действием и направляющие его паттерны” (Willke 2002: 17). Отсюда становится отчетливо понятно, что любое производство знания и любая его передача связаны с процессами обучения. Несколько огрубляя, можно охарактеризовать знание как продукт, а обучение как процесс. Эти определения понятий, опирающиеся на данные исследований, как мы увидим далее, имеют непосредственные следствия для установления отношений между городом и знанием.
Прежняя, доминировавшая в 1980-х и в первой половине 1990-х годов, парадигма информационного общества оценивала политику правительств в области инноваций, коммунальную политику и городские исследования прежде всего под углом зрения форсированного строительства коммуникационно-технологических инфраструктурных сетей. Кодифицированные информационные процессы и квантитативные потоки данных и сведений в мировых сетях считались ultima ratio и главным содержанием сегодняшнего (на тот или иной момент) дня. В том, что касалось структуры расселения и муниципальной политики, при господстве информационной парадигмы в градостроительной теории и практике решительно делался выбор в пользу изолированного размещения учреждений, работающих со знанием, – “в чистом поле”, а не в контекстах кампусов и техно-парков. Конкретные места и городские пространства в центре с их возбужденной и возбуждающей активностью (“buzz” – см. Storper/Venables 2004) считались, по сути, реликтами виртуализирующего действия медиатехнологий. Социальное пространство всё больше съеживалось до пренебрежимого, временного места расположения (location) аппаратуры средств коммуникации и информации. При господстве парадигмы информационного общества казалось, что пространственные дистанции и отношения между местами (равно как и транзакционные издержки) уменьшились до маргинальной величины. “The Death of the Distance” (Cairncross 1997) может рассматриваться как одна из обобщающих формул и одновременно перспективных лозунгов этого периода расцвета информационно-технологических концепций развития. Целый ряд влиятельных теорий медиа, начиная с тезиса Маршалла Маклюэна о “world connectivity” и вытекающих из него изменениях общества и знания, внесли свой важный и долговечный вклад в эту информационную парадигму[50].
Фундаментальный трехтомный труд Мануэля Кастельса о появлении “сетевого общества” в “информационную эпоху” во многих отношениях явился и самой блестящей попыткой синтеза, и самым драматичным свидетельством неудачи этой парадигмы – не говоря уже, разумеется, о важном вкладе в анализ более специфических предметов, таких как роль медиа. Были и менее амбициозные попытки осмыслить последствия экспоненциального увеличения потока информации в результате технологической революции, которые сосредоточивали внимание на отдельных секторах, преимущественно в экономической сфере. В отличие от них, Кастельс претендует на то, чтобы ни много ни мало проанализировать общественные трансформационные процессы в информационную эпоху в целом, в мировом масштабе и во взаимосвязи друг с другом. Способность искать, находить, сохранять, обрабатывать и генерировать релевантные сведения независимо от местонахождения он рассматривает как главную компетенцию в новой общественной формации, имеющую весьма важное значение и для экономической производительности, и для вопросов культурной гегемонии, и для отношений власти в политической и военной сферах (Castells 1996). Информация в этом систематическом смысле – как главное сырье для общественных процессов – оказывается, как демонстрирует Кастельс на примерах, почти полностью пространственно непривязанной и нигде не “поставленной на якорь”. Новые информационные и медиа – технологии, по его мнению, сводят к нулю расходы на преодоление расстояний. В глубинной теоретической подоплеке этого анализа (которая не раскрывается) – новый/старый технологический детерминизм, который, подобно прежним моделям “базис-надстройка”, на главном уровне построения теорий все еще не принимает в достаточной степени всерьез культурные коды. Мировая информационная сеть и ее параллельные структуры (space of flows), утверждает Кастельс, перекрыла пространство с его конкретными точками и местами (space of places). Образцовым примером такого “поточного пространства” служит циркулирующий по всему миру финансовый капитал, рядом с ним – глобальные информационные потоки и одновременное совместное присутствие аудиторий медиа во всем мире.
Самое потрясающее в картине “информационной эпохи”, изображенной Кастельсом, – то, что он пытается нейтрализовать необычайно усилившиеся эффекты деспатиализации пространства потоков с помощью политико-социальной контрпрограммы, предусматривающей столь же необычайно нагруженные политики идентичности для конкретных пространств, социальных движений и всемирных сообществ мигрантов (space of places). Одно усиление глобализированных без сопротивления и технологически реализованных информационных поточных пространств порождает другое – усиление глобально-локальных сопротивлений и контратак в области политики идентичностей со стороны общественных и этнических протестных движений, что вызывает, естественно, значительное “нагревание от трения” с обеих сторон, а также много аналитического шума.[51] Для нашей же постановки вопроса главное значение имеет то, какие прорывы к новому знанию и какие слепые зоны порождает эта крайне дихотомически устроенная дуальная схема “пространство потоков vs. пространство мест” и какие решения в области политики градостроительного развития подсказывает этот дуализм гипердоминантному фокусу “пространства потоков” с его информационными и медиа – сетями, непрерывно перерабатывающими эффекты совместного присутствия. М. Сторпер первым заметил, что диагноз Кастельса, задуманный как критика, перекодирует города, некритично обобщая, в “универсальные точки базирования глобальных бизнес-организаций” (Storper 1997: 236f.). На сегодняшний день уже многое говорит против этой гипотезы Кастельса о тенденциях гомогенизации городских структур в условиях господства “пространства потоков” в информационном обществе, отдающем предпочтение соответствующим политическим стратегиям под лозунгом “one size fits all”. Контртезис, который, как будет показано, вытекает из наших исследований социальных сред знания, сводится в конечном счете к тому, что динамика обострившейся глобальной конкуренции порождает одновременно и пространственную гомогенизацию, и дифференциацию/гетерогенизацию. Соответственно, один из центральных тезисов парадигмы “общества знания” заключается в том, что, перемешиваясь друг с другом, процессы гомогенизации и гетерогенизации именно в городах складываются во все более индивидуально профилированные сочетания. Поэтому перед муниципальной политикой, основанной на знании, прежде всего встает задача укреплять индивидуализированные профили компетенций и индивидуальные таланты городов и городских регионов, а не сальдировать тенденции гомогенизации информационных и медиа – технологий (которые, несомненно, тоже работают). Таким образом, на повестке дня муниципальной политики вместо глобальной технологической гомогенизации оказывается индивидуальный профиль компетенций и привлекательности уникальных городов. Теперь необходимо подчеркивать в конкуренции с другими городами различия и признаки неповторимости; локальные обособления и специфические таланты, отличающие одни точки и места от других, – вот что стоит на повестке дня городов. А принципиальное подчеркивание разрыва между space of flows и space of places, – которое, как было показано выше, продиктовано в основном парадигмой информационного общества и тем, что она говорит о медиатехнологиях, – не поможет адекватно понять эту дифференцированную палитру типов конкретных структур взаимосвязей, гибридных смесей и структурных связок в обширном поле между этими двумя теоретически заданными полюсами.
