Книга Волнующее приключение - Барбара Картленд

— Мне думается, что наша дискуссия приобретет еще больший интерес после того, как мы перекусим. У меня есть подозрения, что блюда, приготовленные для нас, уже остывают и хозяин кафе начинает нервничать.

Тут Пьер многозначительно посмотрел на Заза.

— Кроме того, после ужина нас ждет весьма содержательная программа. Уважаемый профессор обещал своей племяннице мадемуазель Заза, что сегодня вечером она услышит стихотворения, сочиненные некоторыми из присутствующих здесь господ. Я считаю, что это будет для нас всех прекрасным сюрпризом. И надеюсь, мы все с удовольствием послушаем игру уважаемого месье Дюмона. Не будем забывать, что истоком символизма были поэзия и музыка.

Все присутствующие посмотрели на Пьера с одобрением, только Эмиль Пужье откинулся на спинку стула и скорчил недовольную гримасу.

Однако, судя по тому, с каким завидным аппетитом он занялся ужином, было очевидно, что он не собирается в скором времени покинуть общество. Несмотря на свои радикальные политические взгляды, прославленный анархист тоже был не чужд поэзии и благожелательно выслушал стихи, продекламированные сначала Пьером, а потом и несколькими другими из присутствующих.

Заза, конечно, стихи Пьера понравились больше, чем вся остальная символистская поэзия.

Затем профессор взял в руки скрипку, заблаговременно принесенную Пьером сверху из его номера. Несколько мгновений старый музыкант просто гладил свой инструмент, словно любимое дитя, наслаждаясь очертаниями благородного инструмента, потом прижал гриф к подбородку.

Когда он заиграл одну из тех мелодий, что Заза слушала с наслаждением каждый раз на протяжении уже десяти лет, она едва сдержала слезы. Эта музыка заставляла сжиматься ее сердце, и она знала, как дорога эта мелодия профессору, и месье Дюмон вкладывал в исполнение всю свою душу.

Манера его игры отличалась от современного исполнения молодых самоуверенных профессионалов, в ней чувствовался почерк настоящего мастера, и поэтому в кафе при первых же звуках скрипки воцарилась чуткая тишина.

Эта тишина была самой высшей похвалой замечательному артисту.

И когда прозвучали последние ноты и профессор опустил скрипку, тишина в кафе еще длилась некоторое время, потому что люди, слушавшие его игру, не смогли так быстро вернуться из прекраснейшего мира, в который погрузила их эта музыка.

Потом аплодисменты грянули, словно весенняя гроза, бокалы наполнились вином, и все руки поднялись в едином порыве, когда был провозглашен тост в честь старого учителя Заза.

— Вы величайший музыкант на свете! — произнес кто-то.

Морщинистое лицо профессора засветилось от счастья. Сколько бы славы ни выпало на его долю в прежней жизни, но этот последний концерт в обществе друзей ему самому доставил несказанное удовольствие.

Все были в восторге, лишь только на лице Эмиля Пужье блуждала саркастическая усмешка.

Заза обратила на это внимание и не без оснований ожидала, что он способен испортить всем этот подлинный праздник искусства. Он только усмехался и хранил молчание, пытаясь этим привлечь к себе внимание.

— А как насчет тебя, Эмиль? Чем ты одаришь нас сегодня? — спросили его.

Всем была известна его репутация человека, который всегда хочет быть на первых ролях. Поэтому, затаив дыхание, присутствующие ждали от него ответа.

Он выдержал многозначительную паузу, затем произнес:

— Я уверен, что вы все помните Равашоля.

— Да! Да! — с энтузиазмом отозвались многие из собравшихся.

— Прежде чем его казнили два года тому назад, — продолжал Эмиль Пужье, — он разрешил использовать свое имя в самой знаменитой песне, которую когда-либо сложило человечество. Это песня называется «Краманьола», та самая «Са Ира»— священный гимн нашей великой революции.

Тут он поднялся из-за стола, положил руку на плечо профессора, а музыкант, уже догадываясь, что предстоит, снова взялся за скрипку.

Эмиль Пужье запел, а профессор начал аккомпанировать ему.

В память о Равашоле мы все

Споем «Са Ира», «Са Ира»!

Аристократов на фонарь,

А буржуа в клочки и в мусор!

Да здравствует всемирный взрыв,

И это будет лучшим памятником Равашолю.

Этих куплетов Заза никогда не слышала раньше, сидя в стенах дворца, но про «Краманьолу» она знала, потому что ее отец, опасавшийся революционного взрыва, внес знаменитую песню в список запретных музыкальных произведений, которые никогда не должны были исполняться в Мелхаузене.

Когда Эмиль Пужье закончил и вновь опустился на стул, аплодисменты были столь же бурными, как и после нежной мелодии, исполненной профессором.

Как всегда бывает после взрыва эмоций, все заговорили разом. Но Эмиль Пужье явно возымел желание преобладать над всеми и, повысив голос, заставил присутствующих слушать лишь только его одного.

Удивительно, что человечек столь невыразительной наружности обладал таким ораторским талантом. Чеканные фразы, которые он бросал, и мощный голос его сотрясали сводчатый потолок прокуренного кафе.

Пьер, встав из-за стола, приблизился к Заза, склонился над ней и шепнул ей на ухо:

— По-моему, наступил самый подходящий момент, чтобы удрать отсюда. Я удалюсь первым, а вы подождите пару минут и последуйте за мной. Встретимся в вестибюле отеля возле стойки портье.

Заза вспомнила, что он обещал сегодня вечером отвести ее на танцы, и сердце ее радостно забилось в предвкушении этого необычного для нее развлечения. К счастью, на ней было самое легкое из ее платьев, взятых ею с собой из дворца, так что ей не надо было подниматься наверх для переодевания.

На какой-то момент она пожалела, что Пьер не увидит ее никогда в одном из прекрасных бальных туалетов, стоящих целое состояние, и которые без толку хранились в сундуках в Мелхаузене, потому что балы во дворце устраивались только по большим праздникам, что случалось весьма редко.

За все время, с тех пор как ей разрешили присутствовать на балах, Заза имела возможность одеться в бальное платье всего несколько раз. Конечно, если б Пьер увидел ее в таком наряде, он был бы ошеломлен, но как она смогла бы объяснить ему, откуда у нее столь дорогостоящий туалет.

Нет уж, лучше быть одетой так, как она сейчас. Да и появиться в обществе простых людей на танцах в придворном бальном одеянии было бы, пожалуй, чересчур вызывающим поступком. Ей надо продолжать играть роль скромной и ограниченной в средствах племянницы учителя музыки.

Разумеется, она могла придумать для Пьера какую-нибудь фантастическую историю, будто отец ее — брат профессора Дюмона — был удачливым дельцом, сколотившим свое богатство на строительстве железных дорог или торговле оружием.

При мысли об оружии, случайно возникшей в ее мозгу, Заза поежилась. С первого же дня их приезда в Париж, речь только и шла вокруг об оружии, о бомбах, о том, сколько людей было убито при покушении и сколько казнено.