Книга Со стыда провалиться - Робби Робертсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед бедным Робертом Харди стояла задача продать украшенные драгоценностями безделушки, безвозмездно предоставленные для аукциона. Вещицы были пустяковые — каждая стоила не больше нескольких тысяч долларов, и техасцы не удостоили их вниманием. Они ни в какую не хотели торговаться. Харди разливался соловьем, но все напрасно — старое доброе английское обаяние на американцев больше не действовало. Кто именно предложил устроить шуточный «невольничий рынок», сказать не могу, уж точно не кто-то из нас, «блумсберийцев». Загорелый мужчина, обвешанный золотом (точная копия Джона Росса из «Далласа»), предложил себя в качестве лота, однако и это не вызвало у публики энтузиазма. В конце, подталкиваемая соседями по столу, я набралась смелости и открыла торги. Не помню, сколько я за него давала и что было потом. Должно быть, кто-то перебил мою цену — по крайней мере мне не пришлось забирать свой «приз», а если я это и сделала, то вскоре потеряла его, потому что сейчас у меня его определенно нет.
Чем закончился вечер? Как мы добрались до постели? И я, и Майкл проснулись с диким похмельем, достойным самого Счастливчика Джима[54], а меня к тому же преследовал гнетущий стыд за то, что я опозорила «Блумсберийский кружок» и дала Вирджинии Вульф еще больше поводов к презрению. Как пошло, как вульгарно! Меня не оставляет тягостное чувство отвращения и осознание того, что я ушла в какой-то неправильный роман, причем это даже не тот тип романа, который я могла бы написать. Научусь ли я когда-нибудь сидеть дома? Надеюсь, что нет. Уверена, однажды этот опыт мне пригодится.
Влюбилась я в осла
Вышел мой дебютный роман «Южный край». Я впервые отправился в презентационный тур и, среди прочих городов, приехал в Бостон. По плану мне предстояло интервью на телевидении, и вот я уже сидел в гримерке — припудренный и готовый к выходу, — ожидая, когда меня пригласят в студию. Передача шла в прямом эфире, и, бросив взгляд на экран, я увидел, что в программе принимает участие Норман Мейлер[56].
— Это же Норман Мейлер! — воскликнул я, обращаясь к двум женщинам, сидевшим вместе со мной в комнате. — Потрясающе!
Не помню как, но вскоре я сообразил, что одна из дам, которым я изливал свои восторги, — жена Мейлера. Очень красивая и элегантная, с безупречной кожей, миссис Мейлер без всякого выражения на лице смотрела на экран.
— Я выступаю после него? — уточнил я у ассистента редактора.
— Угу, — подтвердил тот.
Я улыбнулся миссис Мейлер, словно говоря, что мы с ее супругом делаем одно дело, но она все так же безучастно глядела на экран, где крупным планом показывали мужа — его выразительное, изборожденное морщинами лицо, оживленно жестикулирующие руки.
Минуты шли, мы продолжали молча смотреть. Я знал, что передача длится двадцать девять минут. На шестнадцатой Мейлер рассказывал про «Олений заповедник». Потом он заговорил о Мэрилин Монро и клане Кеннеди. Он улыбался, хохотал, пожимал плечами, обрывал вопросы. На двадцать шестой вовсю обсуждалась «Песнь палача».
— Не волнуйтесь, — сказал мне ассистент редактора, — все будет нормально. Скоро ваша очередь.
За полторы минуты до конца меня впихнули в студию, посадили в кресло, с которого только что встал Мейлер, и закрепили на груди микрофон. Оператор в это время наставил камеру на ведущего с новой книгой Мейлера в руках.
Кресло, где недавно сидел Мейлер, было еще теплым. Я представил себе задницу прославленного писателя — небольшую, упругую и мускулистую; не слишком толстую; с мягкой седой порослью, более темной у расселины между половинками. Чувствуя жар его задницы, я успел сказать несколько слов о своей книге, а потом программа закончилась — еще до того, как исчезло ощущение этого тепла.
Мейлер стоял в гримерке, натягивая пальто. Чтобы достать сумку, мне пришлось положить книгу на стол. Он взглянул на нее. Мне захотелось сказать ему о том, что я восхищаюсь его произведениями, что порывистые, пламенные строки его романов «Армии ночи» и «Майами и осада Чикаго» пробудили во мне желание стать публицистом, но «Песнь палача» я считаю подлинным шедевром.
— Вы ирландец, — сказал Мейлер и внимательно посмотрел на меня ясными глазами.
Я кивнул. Он опять бросил взгляд на мой роман. Может, он хочет попросить экземпляр для себя? Прилично ли будет предложить ему мою книгу? Я писал ее столько лет…
— «Жный край», — удовлетворенно произнес он, коснувшись переплета.
— Нет, — едва слышно выдохнул я. — «Южный».
Мейлер выглядел озадаченным. Мы оба посмотрели на переплет.
Художник-оформитель сделал букву «Ю» особенно красивой, выделив ее другим цветом и шрифтом, так что последние четыре буквы в слове «Южный» отчетливо были видны на темно-синем фоне, а «Ю» с ним сливалась. Я ткнул пальцем в «Ю», показывая Мейлеру, что она на месте. Он грустно улыбнулся.
— Так, значит, не «жный»? — Его тон был удивленно-расслабленным, добродушным. Казалось, он смакует это сочетание букв, в его устах оно было протяжным, сочным, пленительным.
Мейлер собрался уходить, его ждала супруга.
— Я думал, это ирландское слово, — сказал он.
Когда он повернулся к двери, я метнул быстрый взгляд на его задницу[57]. Именно такая, как я себе представлял, и даже лучше. А потом он ушел.
Многоголовый монстр
Некоторые люди любят испытывать унижение. Когда я работала в комиссионном магазине, к нам захаживал один тип, коллекционер шотландских ремней[58], известный всей округе. Он объяснял свою причуду тем, что якобы собирается открыть школьный музей, мы же подозревали у него редкую для шотландца подверженность «английской болезни»[59]. Несомненно, унижение было его пунктиком, и он не щадил усилий, добиваясь его. Печально, что этому человеку для удовлетворения страсти к унижению приходилось толкаться на распродажах автомобильных аксессуаров и прочесывать лавки подержанных вещей, тогда как я испытываю это чувство чуть ли не каждый день и практически не напрягаясь.
