Книга Времена года - Мила Лейт

Тем не менее, Марк по-прежнему ласково улыбался, глядя на неё, по-прежнему делился своими мыслями, она по-прежнему была для него желанна. И однако же всё стало как-то по-другому, хоть она и не могла себе объяснить, что именно. Вместо спокойной уверенности в её душе поселилось смутное беспокойство. Оно не утихало, как Марта ни уговаривала себя не забивать голову всякой ерундой.

Наконец, устав от этой неопределённости, однажды вечером, когда они, оба в прекрасном настроении, ужинали в одном из своих любимых ресторанчиков, она, как ни в чём не бывало, шутливо пожаловалась на то, что ей его не хватает. Марк удивлённо поднял глаза. Потом, взяв через стол её ладонь в свою, ласково сказал:

– Ну что ты, любимая, – они давно уже перешли на французский в общении друг с другом. – Да, я знаю, сейчас у меня действительно прибавилось работы, срочные заказы; ты же понимаешь, вольный художник – он вольный только до определённой степени… Но разве из-за этого ты можешь быть нужна мне меньше?

Марта почувствовала смущение и радость одновременно. Ну разумеется, всё дело в работе – она ведь так и думала; и надо было ей накручивать себя на пустом месте! Они перегнулись через маленький столик навстречу друг другу для короткого поцелуя – она снова была счастлива.

Но время шло, и вот уже и улыбки в её адрес стали реже, и всё меньше стало минут близости, и всё больше отрывали Марка от общения с ней дела. Последнее время всё свелось к тому, что обсуждали они, в основном, лишь бытовые вопросы, да и ужинать он приходил домой уже совсем не часто. При этом получалось, что она даже не могла ничего предъявить мужу.

«Но ты же видишь, что я занят», – таким будет ответ, и она не добьётся ничего, кроме раздражения.

Сейчас положение усугублялась тем, что Миша ещё не вернулся из Москвы, куда его забрали на Рождественские каникулы. Марта никогда не жила одна, и пустой дом наводил на неё тоску. И если в будни работа не позволяла ей погружаться в уныние, то выходные, проводимые в одиночестве, сводили с ума.

Вот и сегодня, несмотря на плохую погоду, она предпочла выйти на улицу – там хотя бы были люди.

2

Марта вспомнила, как три года назад, когда она поняла, что не может больше существовать вдали от Марка и приняла решение уехать в Париж, она осторожно сказала сыну, что скоро они с ним будут жить в другом городе.

– Мы поедем туда на каникулы? – обрадовался мальчик.

– Нет, мы поедем туда жить – насовсем. Вместе: ты и я. А к бабушке с дедушкой ты будешь приезжать в гости, как и всегда. И к папе тоже.

Последнюю фразу она добавила после некоторой паузы. С того времени, как Марта ушла от мужа, Борис, сначала было сделавший попытку образумить взбунтовавшуюся жену и вернуть их семейный status quo, потом, очевидно, выяснив у сестры причину её ухода, принялся донимать её звонками, заявляя, что Марта мало того, что ничего не получит после развода, так и своего ребёнка он ей не отдаст. Издёрганная бесконечными препирательствами, Марта, и так ужасно переживавшая по поводу предстоящего переезда, в пылу очередного спора резко бросила:

– Раньше у тебя, бывало, по целым дням не находилось времени, чтобы побыть с Мишей! Кому ты хочешь доказать свою отцовскую любовь – себе самому?

– Не смей меня упрекать! Я зарабатывал деньги, чтобы ты и мой сын ни в чём не нуждались!

Как и многие мужчины, Борис был твёрдо убеждён, что принося в дом свой заработок, он тем самым уже в полной мере выполняет обязанности заботливого отца. Но Мишу он, разумеется, любил, и то, что бывшая жена сейчас пыталась представить всё так, как будто сын не имеет для него никакого значения, выводило его из себя ещё больше, чем тот факт, что у него отбирают ребёнка. В глубине души Борис сознавал, что не справится с ролью отца-одиночки, даже если бы Марта вдруг уступила. Но непривычное ощущение собственного бессилия повлиять на ситуацию злило его, заставляя снова и снова угрожать жене судом.

В конце концов Борис успокоился. Все вокруг, да и он сам, понимали абсурдность его притязаний.

– Перестань городить этот огород, – вздохнула Арина. Она как обычно трезво смотрела на вещи, не позволяя эмоциям затуманить рассудок. – Любящую мать ребёнку не заменит никто. Да и в самом ли деле ты собираешься варить ему кашу по утрам, каждый день бежать с работы за ним в сад, купать, стирать, готовить?.. Только не говори, что наймёшь няню: отобрать у матери сына, чтобы отдать его чужой женщине – верх жестокости по отношению к ребёнку.

Итак, Миша, как и следовало ожидать, остался с Мартой. Вопреки её опасениям, идею переезда он воспринял совершенно спокойно. Охотно начал учить с матерью французский язык, расспрашивал о Париже, о Франции.

«Как же всё просто, когда тебе только шесть, – думала Марта. – Или восемь, десять, пятнадцать…»

Внезапно она задумалась: где находится тот рубеж, после которого всё перестаёт быть простым? Она вспомнила рассказ Марка о его сумасшедшей авантюре и его слова о том, что на подобное можно отважиться только в первой молодости. Когда жизненный опыт ещё не научил благоразумно взвешивать все «за» и «против», а затянувшиеся раны от наделанных ошибок не начинают ныть, предостерегая от возможной неудачи. С другой стороны, именно благодаря известному безрассудству порой удаётся добиться больших успехов, достичь самых головокружительных вершин. А по прошествии времени человек, оглядываясь назад, понимает, что, будь он тогда постарше и поопытнее, не решился бы к этим вершинам даже подступиться.

Самой ей до настоящего момента ещё не приходилось принимать судьбоносных решений, меняющих курс её жизни. Всё шло само собой, как в чётко прописанной компьютерной программе; один этап последовательно сменял предыдущий, и не было в этом плане ни скачков, ни пропусков, ни альтернативных путей.

Пожалуй, ранее в её жизни не возникало ситуаций, вынуждавших идти против течения, – и в этом не было ничего плохого. Марта попыталась вспомнить, были ли в её окружении ещё люди, решившиеся в одночасье перекроить сценарий своей жизни, но на ум вместо этого пришли слова, как-то сказанные коллегой Аней во время одного из изредка случавшихся у них разговоров по душам:

– Знаешь, я бы не отказалась прожить всю жизнь где-то на далёком острове, в каком-нибудь идиллическом королевстве, где меня с рождения ограждали бы от любых невзгод. Где вокруг не было бы никого, кроме добрых и любящих друг друга людей. Пусть я не узнала бы, как многообразен и интересен этот мир, пусть мой ум и душа не обогатились бы путём раздумий и переживаний, но зато я была бы счастлива. Просто счастлива – и всё. И я бы с радостью променяла все свои умения, прочитанное и увиденное, весь свой опыт на то, чтобы никогда не узнать, что люди убивают друг друга, воруют друг у друга, изменяют друг другу, жестоко обращаются с себе подобными. Уверена, живя без понимания, что вокруг полно злости, зависти, глупости и пошлости, я бы ничего не потеряла. И вообще, жизнь, не омрачённая болью утрат и горечью разочарований – это ли не счастье, а, может, и её смысл?.. Ну стала я циником – и что, разве женщину это красит? – продолжала Аня. – Ведь цинизм, он откуда берётся? Из болезненных разочарований. Для себя я это определила так: в ответ на пережитую боль вырабатывается что-то вроде мозоли – как на кости после перелома, я читала… И когда количество таких мозолей достигает определённого уровня, душа перестаёт быть восприимчивой ко многим вещам. Нарастает этакий панцирь… а кого может украсить панцирь?