Книга Девочка и мальчик - Мортен Браск

– Ручка все еще очень синяя, – говорит отец, дотрагиваясь до внука.

– Да.

Мой папа смотрит на моего сына.

– Мальчик мой, – говорит он.

Он всегда говорил это мне, когда я падал и ударялся. В этом слове было что-то утешительное. В том, что я был «его мальчиком». Когда маме сообщили, что у нее рак, он сказал ей то же самое. Обнял ее и сказал: «Девочка моя». И она успокоилась. Я не знаю, что в этих словах такого утешительного.

27

В один из вечеров, когда мы уже собираемся ложиться, к нам в палату заходит заведующий. Я лежу на кровати, Майя в ванной, чистит зубы. Он пододвигает себе стул и садится.

– Сегодня в состоянии ваших детей произошло ухудшение, – говорит он. – Мы не хотели вам говорить, пока не будем окончательно уверены… У вашей девочки произошло кровоизлияние в мозг.

– Но ведь она не умрет? – спрашивает Майя.

– Да, у нее не самое сильное кровоизлияние. Но это, к сожалению, еще не все. Ее легкие начали кровоточить.

Он достает из кармана ручку и несколько раз щелкает кнопкой.

– Теперь что касается вашего мальчика. У него… более серьезные проблемы. Его легкие почти не принимают кислород.

Мы оба не сводим глаз с губ заведующего, но с них больше не срывается ни одного слова. Он идет к двери, время от времени щелкая ручкой.

– Мне очень жаль, что не могу сообщить вам ничего утешительного, – говорит он.

Майя сидит на кровати. Руки на одеяле. Ногти обработаны. Когда она успела обработать пилочкой ногти? Я сажусь рядом с ней. Хочу обнять ее, но натыкаюсь на отталкивающее движение плеч.

– Не надо, – говорит она.

Я иду в ванную. Меня знобит, руки дрожат, меня всего трясет, хотя в палате тепло.

Я не умею этого делать. Я никогда раньше этого не делал, но теперь опускаюсь на колени перед раковиной. Через ткань брюк чувствую поверхность плиток и швы между ними. Потом поднимаю ладони и складываю их.

28

Среди ночи дверь открывается. Свет ламп из коридора врывается в палату. Я различаю неясный силуэт медсестры. Она выключает кнопку вызова персонала рядом с дверью. Я так крепко спал, что даже не слышал, как Майя на нее нажала. Медсестра подходит к кровати Майи. В свете, падающем из коридора, я вижу красные глаза Майи, ее заплаканное лицо.

– Что случилось? – спрашивает медсестра.

– Можно мне поговорить с акушеркой?

– Их несколько.

– С той, которая с Фарерских островов.

– У нее еще не началась смена. Может, я смогу вам помочь?

– Я бы очень хотела с ней поговорить.

– Я передам, чтобы она зашла к вам, когда придет на работу, обещаю вам.

Уходя, медсестра выключает свет в коридоре.

Я просыпаюсь через несколько часов. Все еще не рассвело. Шепот голосов. Горит лампа на прикроватном столике Майи. На краю кровати сидит молоденькая акушерка. Я слышу, как Майя шепотом задает какие-то вопросы, повторяет их все время, одни и те же.

– Что я сделала не так? – спрашивает она.

– Вы все делали правильно, – говорит акушерка.

– Но что, если я что-то сделала не так?

– Что вы могли сделать не так?

– Я помню, как пару месяцев назад сняла со шкафа чемодан, и эта мысль не дает мне покоя. Я все время думаю, что из-за этого они родились так рано.

– Нет, это никак с этим не связано, можно падать и поднимать вещи, это ни на что не влияет. Просто произошло отслоение плаценты.

Майя спрашивает, не допустили ли врачи, делавшие искусственное оплодотворение, какой-нибудь ошибки, может, врач, осматривавшая ее потом, могла вовремя обнаружить эту ошибку, но была слишком загружена работой и пропустила тот момент, когда еще не поздно было спасти малышей.

– Нет, – говорит акушерка, – такое можно заметить, только сделав УЗИ.

Майя продолжает расспрашивать – про врачей, делавших кесарево, про хирургов, может быть, они могли допустить ошибку.

– Майя, тут нет ничьей вины, – говорит акушерка. – Просто так все устроено в природе. Всегда может случиться сбой, и в вашем случае это произошло. А когда вынашиваешь близнецов, риск, к сожалению, повышается. Дело не в том, что кто-то совершил ошибку. Никто не виноват.

Я закрываю глаза, отключаю сознание и исчезаю в глубинах сна. Наверное, мне все это снится.

29

Они накрыли на стол, поставили чашки, положили салфетки. На тарелке со штемпелем Королевской больницы лежит печенье, его так разворошили, как будто оно просто высыпано на тарелку, но на самом деле каждое печенье лежит правильной стороной кверху. На краю блюдца, стоящего передо мной, видны остатки кофе. Маленькое бурое пятнышко, такие обычно не замечаешь, может, блюдце неровно поставили в посудомоечную на больничной кухне. Они не заметили пятнышко, ставя блюдце напротив того места, где собирались меня посадить. Если бы заметили, то заменили бы его на другое. «Он не должен пить из грязной чашки, это важно», – подумали бы они.

Они наливают кофе. Кофе несколько мгновений раскачивается в чашке, прежде чем улечься, от черной поверхности идет пар, его, видимо, сварили только что, перед самым нашим приходом. Это входит в их повседневные обязанности. Следить, чтобы кофе, предлагаемый во время таких бесед с клиентами, был свежим. Одна из медсестер пододвигает к нам тарелку с печеньем. Фарфор негромко звенит, когда тарелка задевает стыки досок стола.

Эта медсестра была в отделении почти все эти дни, всегда очень приветливая, она всегда успокаивала меня, когда я расспрашивал про скачущие показания приборов. Рядом с ней сидит другая, постарше, ей за пятьдесят. Совсем как моей маме. Третий представитель больницы за столом – заведующий отделением. Он берет чашку, подносит к губам, однако отводит руку в сторону, так и не сделав глоток. Может, думает, что с его стороны неуместно пить сейчас кофе, ведь малейшее проявление телесных потребностей выглядит в подобной ситуации неподобающим. Чувствую, как мое лицо провисает, лишившись последних эмоций.

Они закрыли дверь в коридор. Мне раньше не приходилось видеть в отделении закрытые двери. Медсестры избегают встречаться с нами взглядами. Главврач ставит чашку обратно на стол, раздается звон блюдца. Медсестры смущенно улыбаются.

Он подносит к лицу кулак, откашливается в него, делает вдох.

– Да, – говорит он. – Мы пригласили вас на этот разговор, потому что хотели бы вам кое-что сообщить.

Он опять откашливается, теперь уже не поднося руку ко рту.

– Давайте я уже перестану говорить намеками и скажу прямо. Итак. Легкие вашего сына в катастрофическом состоянии. Они почти не принимают кислород. Нам пришлось ночью увеличить давление подачи кислорода, чтобы он не задохнулся. Мы не снижали давление в течение многих часов, но нельзя без конца его повышать. Легкие слишком малы. Если мы увеличим количество подаваемого кислорода, их просто разорвет.