Книга Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Должность посла осчастливила Жюля четкими правилами, расписанным протоколом. Он главенствовал над служащими посольства и мог влиять на политику в регионе. Идеальное положение для «Главнокомандующего». Конечно, Осло был отнюдь не столь лакомым кусочком, как Вашингтон, Лондон или Берлин, но после войны каждое посольство играло в дипломатии существенную роль, к тому же с этой должности Жюль мог несколько лет спустя подняться к новым высотам.

Жене посла отводилась особая роль, ее лучше всего определила несколько лет назад в своем интервью Мэрилин Пайфер, супруга посла США в Украине Стивена Пайфера: «Я думала, что роль "жены" представляет собой золотую середину между двумя крайностями: моральным авторитетом, который задает тон в посольстве, и самой ненавистной персоной, которая требует от всех послушания, не обладая реальной властью, и вечно настаивает на какой-нибудь глупости». Главным образом в ведении жены посла находился протокол: рассадить гостей за столом по чину и званию, проверить, что эти самые чины и звания верно обозначены на карточках, что всех правильно кормят, правильно титулуют при обращении. Жена посла представляла собой неяркое, но крупное полотно, на котором запечатлевались добрые дела ее супруга и идеалы ее страны. Разумеется, жены дипломатов часто и в самом деле творили много добра, вот только Ника в подобного рода консорты не годилась.

Некоторые аспекты их брака продолжали исправно функционировать – так, у супругов появилось после войны еще трое детей: Берит в 1946-м, Шон в 1948-м и Кари в 1950-м. Кенигсвартеры продолжали путешествовать, осваивать иноземные города. Любовь к светской жизни была у обоих в крови. Да и браки не рушатся из-за какого-то одного неприятного инцидента, но когда взаимное отталкивание накапливается, усугубляется индивидуальная несовместимость и отношения становятся хрупкими, тогда достаточно лишь толчка.

Одна такая деталь, запечатленная в дневнике Жюля, отражает и особенности его личности, и сделавшееся невыносимым напряжение в их браке. Посол часто устраивал парадные ужины, принимая за длинным обеденным столом в банкетной зале до шестидесяти человек. Согласно общепринятому тогда правилу, после десерта дамы немедленно покидали столовую, предоставляя мужчинам возможность свободно поговорить и покурить. Хозяйка дома обязана была подать пример. Ника, по словам Жюля, частенько об этом забывала, и вот, чтобы ей напоминать, он вмонтировал в стену напротив ее стула электрическую лампочку, которую мог включать со своего места. Как только уносили последнюю тарелку, Жюль принимался включать и выключать лампочку; свет бил Нике в глаза, и она, спохватившись, поднималась и выходила из зала.

Их сын Патрик признает: «Отец все контролировал. Для моей матери он стал очередным воплощением ее доминирующей матери. Пунктуальность была его божеством, а Ника органически не способна была прийти куда-либо вовремя. Она пропускала назначенные встречи, порой спохватываясь лишь спустя несколько дней, она вечно опаздывала на самолет».

Зато она была упряма и своевольна. В детстве она редко слышала слово «нет», она ослушалась свою мать и соединилась с Жюлем до оформления брака, она пропустила мимо ушей приказ генерала Кёнига оставаться в Англии, а теперь ей предлагали жить так, как она не хотела и не могла. Отрезанная от друзей, родичей, любимой музыки, Ника оказалась в темнице правил и протоколов. Родив пятерых детей, она так и не прониклась радостями материнства, – быть может, и не старалась или же сочла, что воспитание детей следует предоставить профессионалам. «Няня лучше знает». Но если бы не война, если б не тот пьянящий глоток свободы, она бы, скорее всего, осталась с мужем, хотя и страдала.

Вероятно, была и еще одна причина, способствовавшая развалу этого брака. Ника знала, как опасно застревать в невыносимой для человека ситуации, выполняя то, чего от тебя требуют и ожидают. Она видела, как сломали ее отца, как он жил не своей жизнью, вопреки своим вкусам и пристрастиям, – и видела трагический исход.

Вслед за Жюлем Ника перебралась из Лондона в Париж, потом из Парижа в Африку, теперь в Норвегию. Через два года после назначения в Осло Жюлю пришлось переехать в Мексику. Ника надеялась, что в Латинской Америке она окажется ближе к интересной ей культуре. Оттуда она часто летала в Нью-Йорк. И все же она чувствовала себя несчастной – и начала искать выход.

14

«Черный, коричневый, беж»

В 2004 году я обратилась к продюсеру Брюсу Рикеру с вопросом, не сохранились ли у него записи разговоров с Никой для документального фильма о Телониусе Монке «Неразбавленный виски». Прошло почти сорок лет с тех пор, как братья Блэквуд сняли фильм с Монком и Никой, двадцать лет – с тех пор, как Рикер, Клинт Иствуд и Шарлотта Зверин представили римейк этой картины. Я не надеялась, что отснятые материалы уцелели, но однажды вечером, вернувшись с концерта в свой нью-йоркский отель, обнаружила на стойке регистратора CD, завернутый в бумагу с криво надписанным именем «Ника». Я вставила диск в плеер и услышала голос Ники. Это было так неожиданно – ее голос так близко, казалось, вот-вот ее призрак похлопает меня по плечу. Такой знакомый голос, низкий и хрипловатый от постоянного курения, вместо знаков препинания – неподражаемый горловой смех.

Интервью записывалось в 1988 году. Рикер приехал к Нике в Уихокен, чтобы записать ее воспоминания о Монке. Желая развязать ей язык, он откупорил бутылку вина, потом вторую, однако Ника пила только чай, а Рикер напился до такой степени, что под конец разговора уже плел какую-то чепуху – и сам потом об этом со смехом рассказывал. Ника же в этом разговоре точна и последовательна. В интонациях ее слышна грусть, когда она вспоминает прошлое, да и голос уже ослаб, но слова подобраны верно, и Ника сразу же одергивает собеседника, если замечает малейшую его ошибку.

– Нет, Брюс, это было не так, – говорит она. – О чем это ты? – Посмеивается. – Неправда! – Уже с возмущением.

Я не могла уснуть, я слушала запись, возвращалась к началу разговора, слушала снова, выясняя даты, исправляя свои неверные представления. Сидела до рассвета, и моя затея – написать о Нике – тут-то и поглотила меня целиком. Наконец-то пришли ответы на некоторые важнейшие вопросы. Смутная картинка оживала, фрагмент за фрагментом.

– Сказать по правде, в определенный момент я услышала призыв, – разносился по гостиничному номеру голос Ники. Она расхохоталась – не опровергая сказанное, скорее подкрепляя. В ее поколении смех нередко означал, что человека несколько смущает то, что он собирается сказать, но это для него очень важно. – Призыв. Призвание. – Она так и сяк пробовала слово на вкус. – Я его услышала. Можете себе вообразить?

Обычно это случается со святыми – они слышат призыв свыше, получают знак, ощущают необоримое желание посвятить свою жизнь Богу. Какое еще призвание – у Ники, выросшей без веры?

– Я жила в Мексике, все эти правила поведения в посольстве и прочая хрень, и у меня был друг, который разбирался в музыке. Он покупал для меня пластинки, я ходила к нему их слушать. Дома у себя я их слушать не могла, не та атмосфера.

И дальше Ника рассказала о том, как этот ее друг приобрел пластинку (78 оборотов) с симфонией Дюка Эллингтона «Черный, коричневый, беж», той самой, которая впервые прозвучала в Нью-Йорке в 1943 году. Эллингтон называл ее «параллелью к истории негров в Америке».